Порочный ангел (СИ) - Кьют Аля
Было много фото с расстёгнутыми джинсами и со спущенными бретельками маечки. Глеб все время теперь подходил, чтобы целовать мои губы, мои соски, мой живот. Когда я забывала о камере и фото, собиралась просто снять джинсы и заняться с ним любовью, он отходил и снимал меня снова. Я хныкала, просила его вернуться, сжимала свою грудь и ерзала, потирая бедра друг о друга.
Но Москвин не возвращался. Он лишь требовал больше.
— Еще, малыш. Сдави соски сильнее, я бы сделал именно так.
— Сделай, — почти плакала я, ненавидя сейчас его проклятую камеру и расстояние между нами.
— Позже. Руки наверх, Лесь. Не трогай себя сейчас. Да, вот так лежи, маленькая.
Я вытянулась на матрасе, как он просил, подняла руки. Глеб уперся коленом в матрас, навис надо мной, снимая сверху. Я то прикрывала глаза, то смотрела прямо в камеру, соблазняя его.
Его терпение лопнуло.
Москвин буквально разодрал на мне майку, избавил от джинсов и трусиков, накрыл своим телом.
Наконец, я снова почувствовала его губы на своих, на шее и на груди, язык, что очертил пупок и провел влажную дорожку до лобка.
Я вскрикнула и кончила, едва он лизнул клитор.
— Твою мать, Лесь, — это же невозможно, — рычал Глеб мне в губы, снова целуя.
Его палец поглаживал меня, позволяя кончать сильнее и дольше, пока Москвин шептал.
— Я же не могу удержаться, маленькая. Ты такая горячая. Волшебная. Превращаешься в бестию… И у меня крышу сносит… Напрочь.
Пока он говорил это, я спешно расстёгивала его брюки, желая скорее ощутить внутри моего демона.
Да, матрас был очень правильным решением.
Глеб проникал в меня медленно, но двигался быстро. Он согнул мои ноги в коленях и прижал их к груди. Я принимала его так глубоко. Каждый толчок заставлял вскрикивать и зажмуриваться. Искры летели из глаз.
Глеб резко вышел и перевернул меня на живот, приподнял мои бедра, снова вошел и стал трахать сзади. Оргазм накрыл меня так неожиданно. Я вроде бы ждала его, но все равно не ожидала, что это будет так скоро и резко.
Я упала на матрас, вытягиваясь, чувствуя, как Глеб накрывает меня своим телом, как одеялом. Он не остановился, только стал двигаться во мне медленнее. Давал отдохнуть, перевести дух.
Я захныкала, когда он сел на пятки и потянул меня назад, заставляя двигать попкой, чтобы самой насаживаться на его член.
— Ты сама виновата, малышка, — мягко укорил меня Москвин. — Эти два дня нам нужно было трахаться без остановки, тогда сейчас была бы нормальная сессия.
Он в очередной раз был прав, чёрт подери, но я не собиралась это признавать. Мы все успеем. Потом. Сейчас — только мы.
Кажется, Глеб показал мне все, что знал о сексе. Ему все время было мало. Я кончала снова и снова, а он как будто питался моими оргазмами и никак не мог насытиться.
В какой-то момент я махнула руками и услышала, как что-то упало. Камера?
— Черт с ней, — тут же сказал Глеб и закрыл мой рот поцелуем, заставляя забыть обо всем.
Моей последней мыслью было, что в тот самый следующий раз нужно поставить камеру на автомат, пусть снимает нас. Наверно, на зеркальной лейке нет такого режима.
Все, больше я не могла мыслить, только чувствовала, тонула в блаженстве, умирала и возрождалась.
Глеб был прав. Больше не было обшарпанного подобия студии, не было матраса, не было прохладного воздуха и не самого приятного запаха. Только мы. Я ощущала только парение, вдыхала запах возбуждения Глеба, слизывала пот с его кожи, целовала и подавалась навстречу, учась угадывать его желания.
В какой-то момент стало почти больно, неудержимо хорошо. Кажется, я кончала в сотый раз, и этот оргазм был долгим, бесконечным, невыносимым.
— Люблю тебя. Я люблю тебя, — шептала я, не в силах держать язык за зубами.
От переизбытка чувств у меня даже слезы навернулись. Я просто расплакалась, сжимая Глеба крепко, ощущая, как его тело содрогается в моих руках, и он кончает.
Я погружалась в этот транс мягко, волшебно. Глеб идеально свел меня с ума. А вот обратно в реальность возвращаться было жутко. Сначала мне стало холодно. Потом я открыла глаза и увидела потрескавшиеся белила на потолке. Уже после этого поняла, что натворила.
Я призналась ему в любви. И судя по тому, как сейчас смотрел на меня Глеб, он все слышал и не собирался делать вид, что нет.
Волна липкой дрожи пробежала по телу. Я мягко, но умеренно отстранилась, и Москвин даже отпустил меня.
— Лесь, малышка, — позвал он, выглядя теперь каким-то ошарашенным, почти невменяемым.
Этим стоило воспользоваться.
Я молниеносно вскочила, натянула джинсы и свитер, схватила куртку и кроссовки, рюкзак в руки.
— Мне пора бежать. Пока, — бросила я и со всех ног помчалась прочь.
Слезы, что перестали совсем недавно, снова навернулись на глаза. Я злилась. Очень. На него. За то, что он сделал со мной. На себя. За то, что позволила. На себя больше. Или на него? Не знаю.
Но и знать ничего не хотела.
— Лесь… — крикнул Глеб мне вдогонку.
Я обернулась. Он стоял в дверях почти голый, выругался и скрылся в комнате. Слава богу. Может быть, в этот раз я не заблужусь и успею удрать. Метро тут рядом. Так и вышло.
Я обулась уже на улице.
Не знаю, преследовал ли меня Глеб, но я его больше не видела и не слышала. Сердце стучало под горлом, в висках, в животе, в пятках. Кажется, у меня была паническая атака или просто припадок. Не знаю, сколько кругов я каталась по кольцевой, прижавшись лбом к стеклу вагона. Смутно помню, как вышла из метро, дошла до вокзала и села в электричку.
Единственное, что я хотела сейчас, не слышать Глеба, не видеть его. На моем мобильном, конечно, было несколько звонков от него. Я заблокировала номер.
Не знаю, зачем и почему. Всегда можно отменить, позвонить самой, прекратить быть истеричкой, поговорить по-взрослому. Но сейчас моя психика просто была смята, как лист бумаги в кулаке.
Моих моральных и физических сил хватило, только чтобы войти в квартиру, раздеться и рухнуть в постель. Я отключилась моментально. Словно младенец, который слишком много увидел нового впервые и теперь должен долго и крепко спать, чтобы впечатления улеглись, впитались в мозг и душу.
Но и этого не получилось. Рано утром меня разбудил звонок мамы.
Глава 21. Разоблачение
— Алло, — промямлила я сонно.
— Лесь, почему ты мне не говорила?
— Что, мам? — не поняла я, но сердце тут же сжалось.
— Что ты модель, детка. Я очень расстроена. Узнаешь о своем ребёнке из инстаграма. Это неприятно.
Вся кровь, что была во мне, кажется, прилила к голове. Наверно, я покраснела до коней волос.
— Перезвоню, — бросила я, ненавидя себя за такое отношение к маме, которую и так обидела недоверием.
Но предчувствие беды не дало мне шанса остаться хорошей дочерью. Я открыла инстаграм.
Там была я. Во всей красе. Расстегнутые джинсы, мятая, сбившаяся майка, соски, которыми можно стекло резать, лицо бессовестно счастливое.
Наверно, будь я чуть более вменяема в тот момент, то кинулась бы разбираться, как мои фото оказались в сети. Но в общем и так было понятно. Кто еще мог их выбросить в инсту? Только Москвин. Но и это мне было некоторое время не столь важно, потому что я бессовестно любовалась собой. Да, я была порочной. Да, я была возбужденной. Да, я была безумно красивой с его помощью.
На несколько минут мне стало все равно, что это видела моя мама и, возможно, ее муж плюс миллион совершенно чужих мне людей. Я просто любовалась собой.
А потом сразу вспышка, пожар. Меня буквально разрывало от ненависти. Я вскочила с постели, схватила все те же джинсы и свитер, в которых вчера была, достала из шкафа трусики. Я не буду тихо терпеть его бессовестное поведение. Я ведь доверяла ему, я полюбила его. А теперь мне хотелось придушить Москвина.
Не в первый раз, но так сильно он меня еще никогда не ранил и не обижал. И в этот раз я не буду сдерживаться.
