(не) Моя доярушка - Анастасия Боровик

— Маша, тебе не холодно? Может, принести куртку? — спросил я. Тут же думаю, где бы её размера куртку мне найти, чтобы на её аппетитную пятерку налезла. Может, ветровку свою дать? Не нравится мне, что на мое добро глаза все разинули.

— Да мне жарко, что в пот бросает, — говорит моя зазнобушка и проводит своей пухлой ручкой по шейке.

Скорей бы нас уже вместе в пот бросило, — срываюсь я в мыслях и, тяжело выдыхая, сажусь обратно. Тянусь к вину. Надо выпить и Маше налить, глядишь, и вечер пойдёт иначе.

Папа всегда говорил: «Хочешь, чтобы женщина была доброй, помой посуду и налей ей вина».

Тяну бутылку к её стакану, но она уверенно закрывает ладошкой.

— Не пью.

— Понял, — говорю я, — тогда ешь, — и она мне впервые по-доброму улыбается.

— А это я люблю, — говорит она.

— Заметно, — отвечаю я и поздно понимаю, что сказал не то, что собирался. Теперь на меня смотрят не с улыбкой, а с проклятием. Только дружка моего не проклинай, может, он тебе еще понадобится, молю я. Её взгляд сейчас мне напоминает взгляд Бориса, опасный и тяжёлый. Интересно, кто он ей? И, видимо, интересно не только мне.

— А это кто, твой друг? — спрашивает Толик.

— С детства вместе росли, дед попросил довести до вас, — отвечает она.

— Ну вы там с ним, — я показываю два указательных пальца, которые трутся друг о друга. Кажется, я снова сказал что-то не то.

— Нет, он просто друг, — говорит она и обиженно отворачивается к Толику, полностью игнорируя меня. Они все весело смеются с Серёжей, и Маша зовёт Бэллу посмотреть на корову, а может, и подоить.

Ко мне подсаживается Алинка. Она садится так близко, что приходится подвинуться ближе к моей доярушке. Я-то рад, чувствую тепло и мягкость её тела, а она, зараза, ведет плечиком, как будто ей это неприятно. Не знаю, что делать... Её пухлая ручка аккуратно берет куриный кусочек шашлыка и затаскивает его полностью в рот. На заднем фоне что-то спрашивает Алинка, но меня уже нет. Я смотрю, как её пухлые губы двигаются, щеки раздуты, а на розовых губах светится масло от шашлыка. Маша поворачивается ко мне и смотрит своими голубыми глазами, проникая по всему телу дрожью. Она наклоняется ко мне, и я аж забываю дышать. Я открываю рот, чтобы ей сказать, как рад её видеть, но не успеваю. Она протягивает мне салфетку и тихо сообщает:

— У тебя слюна пошла, на, вытри.

И всё. Я ещё никогда не был так близок к провалу. Смотрю и боюсь увидеть отвращение в её глазах, но она лишь умиляется и тихо говорит:

— Ну ты смешнЫй, кудрявый.

СмешнЫй, смешной, да какая разница. Это же, наверное, хорошо? Значит, нравлюсь? Или это как «хороший ты, но отдамся другому, зализанному Толику или суровому БорЫсу»? Выдыхаю.

— Ну что, идём на танцы? — спрашивает Бэлла. — Я с Сережей договорилась, пойду в джинсах и закрытой кофте.

— Иногда мне кажется, что это он твой брат, а не я, — сообщаю без настроения.

— Идём, конечно! Мария, прошу, — отвечает Толик и предлагает пышечке руку. Она встаёт и идёт с ним.

— Танцы! — голосят все вокруг. Девочки идут в дом побыстрее накраситься и одеться. Парни набирают банки пива, а я просто сижу и думаю, стоит ли мне пыжиться или просто воспользоваться доступной Алинкой.

Идём гурьбой по дороге. Бэлла тащится рядом с Толиком, а он с ней весело болтает. Рядом с ними идёт Маша, что-то тоже весело рассказывает, а мы с Серёжей идём молча и смотрим на них. В руках у меня та самая помытая банка, сгорбился и иду. Серёжа хлопает меня по спине:

— Ты же решил спортом заниматься, выпрямись.

— Чего так больно? — ругаюсь я.

— Да не знаю, что-то настроения нет, — говорит мне друг, и я его понимаю. Настроение сейчас взять пышечку и сбежать куда-нибудь на сеновал, звёзды ей показывать, а не идти на местную тусовку с сельскими, где можно и по морде отхватить. До сих пор чувствую лицо Бориса и взгляд нападения, это он еще не знает о моих планах залезть под юбку, а то я бы уже лежал побитый и кричал Серёже: «Брось, брось, да не меня, а ружья брось!» Смеюсь, и Белый смотрит на меня странно, поднимая брови.

— Маркуша, ты там случаем не влюбился?

Я ошарашенно смотрю и начинаю бегать глазками туда-сюда, разглядывая всех вокруг, потом толкаю каменную глыбу в лице Серёжи, но вместо этого чуть не отлетаю сам, а спортсмену хоть бы хны. Смеется еще, правда, не как Толик с издевкой, а с каким-то пониманием. Всё-таки Серёжка хороший, иногда мне кажется, что он уже отцом родился.

— Ладно, не говори. Но ты просто учти, что любой девушке нужна забота, внимание и немного игнора.

— Вот откуда он всё знает? При условии, что ни с кем никогда не встречался и влюблен не был. Может, там пришелец в нём сидит? Или какой-то дед умер и переместился в его тело? И что значит «игнора»? Почему я должен игнорировать свою пышечку, тогда она к Толику уйдет и помашет своим белым платочком вслед. И что значит «влюбился»? Злюсь я. Это просто у Серёжи в голове любовь-морковь, а у меня просто нравится, хочу увидеть её персики. И всё.

— Марко, ты чего злишься-то?

Он спрашивает, а я понимаю, что не могу объяснить. Не могу объяснить, что эта пышечка, как мечта, как что-то недоступное и манящее.

— Да ну тебя… — говорю я и иду вперёд. Нужно срочно сбросить напряжение. В руках банка, которую я держу, как сокровище. Может, хоть поцелуя в щёчку заслужу?

Вот мы, конечно, мужики, на всё готовы, чтобы получить желаемое. Из кожи вон вылезти, а она идёт, смеётся Толику. Ты посмотри ручку ей дал, чтобы грязь перешла. Аристократа, мать его, показывает, а в голове своей Толик — портовый моряк, вернувшийся с годового плавания без женщин.

Идут они быстро, но я на своей злости не только догоняю их, но и обгоняю. Вот так вот мчу вперёд по тропинке, пока не слышу крики своей сестры:

— Марко, ты не туда? Нам направо!

Поворачиваюсь и иду обратно, в результате снова сталкиваюсь с Серёжей, который как шел медленно, так и продолжает идти