Его Мишень - Евсения Медведева
Родной голос заезженной мелодией старой пластинки ласкал слух, сжимая сердце в своих крепких лапах хрупких воспоминаний.
Стояла у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу, и слушала голосовое сообщение – единственное, что осталось от любви всей моей жизни. Лишь голос, что из года в год становился все тише, неразборчивее… Но мне это было не нужно! Знала наизусть, как оберегающую молитву. Просыпалась с его словами на устах, что вылетали абсолютно машинально, подобно автоматной очереди, пули от которой застревали в самом центре сердца. Бывали хорошие дни, когда я почти не думала о том, как могло быть, если бы не случай. А бывали, как сейчас. Когда тело испытывало жгучую боль от желания остаться дома, вновь и вновь слушая голос мужа. Плохой день. Очень плохой…
Я разучилась плакать. Слез физически не осталось, а в моменты давящей грусти лишь испытывала жжение в глазах. Чувствовала, как организм ищет способ выплеснуть то, что копится изо дня в день, но не может. Нет спасения из моего персонального ада. Его попросту нет…
Нажала паузу, сразу после его пятого «люблю», потому что дала себе обещание попробовать обходиться без его голоса. Это как зарок, что дают себе наркоманы, начинающие каждое свое утро с чистого листа. Каждый… Каждый долбанный день, завершающийся в плещущейся эйфории под то-о-оненький голосок отчаявшегося разума. Вот и я… Обещаю, нарушаю и снова клянусь, что выдержу пытку, в которую превратилась моя жизнь семь лет назад.
Мне нужно отвлечься! Если уж я вернулась домой, то явно не для того, чтобы киснуть на виду у друзей. Это я могла делать и в ссыльном Лондоне, чтобы не позориться окончательно.
Поцеловала старенький смартфон, выключила его и убрала в сейф, где хранила всё самое ценное – его голос.
Побрела в ванную, скользя пальцами по новой мебели, которой обросла за короткий период, улыбнулась яркому солнцу, что с любопытством заглядывало в окно. Наивное… В тьме, что живёт внутри, нет места твоему свету, можешь не стараться.
Приняла душ, на автомате высушила и уложила отросшие волосы – с этим проблем не возникало. Но, замирая перед шкафом, приходилось силой одергивать руку, что тянулась к привычному черному одеянию. Не сегодня… Родители и так прошли через многое, и, если я заявлюсь к ним в гости в трауре, они раскусят меня сразу.
– А так, хоть надежда есть, – сдернула с плечиков голубой ситцевый сарафан на пуговицах. – Давай, дружище, ты меня не раз выручал, умело пуская пыль в глаза своей игривостью. Потрудись ещё разочек?
Даже в зеркало не смотрелась. По памяти расстегнула несколько пуговиц и через голову облачились в жизнерадостный и легкомысленный наряд.
Старалась выкинуть все мысли из головы, поэтому и окно в машине открыла почти полностью, наслаждаясь опьяняющим воздухом соснового бора, через который лежала дорога в «Вишневый». Родители ещё пару лет назад сбежали из душного города, как только отец ушёл на покой, передав дела мужу моей сестры. Именно он и встречал меня у ворот родительского дома.
– Сеня Дмитриевна пожаловали, – махнул мне Богдан и театрально поклонился. – Барыня, все крепостные на месте, потерь нет.
– И как тебя Лизонька терпит? Ей с твоим чувством юмора, наверное, тесновато? – вышла из машины, угодив в его крепкие объятия.
– Не переживай, моему чувству юмора с её эгоизмом вполне комфортно, к тому же мы недавно переехали в квартиру ваших родителей. А там есть, где разгуляться.
– Сенька! – вдалеке послышался визг, а следом и вечно преследующий сестру лай её любимых мопсов. – Скуби, Дуди, это же ваша любимая тетка наконец-то явилась, мать её итить…
– Маму не тронь, – рявкнул отец, распахивая дубовые двери парадного входа. – У нее голова болит…
Ради этих мгновений я и выбиралась из своего панциря. Готова была улыбаться, смеяться и делать вид, что стараюсь жить дальше. Ради них старалась, потому что это не их боль, она для них чужая. Не свое горе быстро забывается, как бы близок тебе человек не был. Их воспоминания замыливаются, теряют яркость, и о трагедии теперь им напоминает лишь моя унылая мордочка. Но я их ни в коем случае не виню. Они имеют право жить дальше, а то, что я этого не хочу, им знать не обязательно. Пропасть в восприятии непреодолима. Так зачем подвергать испытаниям родных? Намного проще нацепить маску на пару часов, чем пытаться объяснить, как ты медленно умираешь изнутри…
– Идём, дочь, мама чебуреки жарит. Запах на весь дом, – папа обнял меня, прижал к себе и зарылся лицом в волосах, пряча довольную улыбку.
Притворялась в этой семье не только я… Родители научились скрывать радость, счастье и глушили смех, а я, наоборот, смеялась над глупыми шутками Богдана, «сюсюкалась» с мопсами и воодушевленно слушала о духовном просветлении сестры на очередном марафоне психо-гуру.
– Ксюша, ты обязательно должна записаться на этот марафон! – Лизонька, моя младшая сестричка, несмотря на мизерную разницу в возрасте, до сих пор была ребенком. Но мужа её это целиком и полностью устраивало, Богдан даже детей не просил, потому что его Лизонька умела вывести его из себя пуще прыщавого пубертата.
– Лизка, отстань, – я отмахнулась от приставучей сестры. – Я по собеседованиям катаюсь, мне бы работу найти, чтобы не обанкротиться, потому что моя новая уютная квартирка сожрала почти все накопления, что я сколотила в Лондоне.
– Ксюня, – папа обнял меня за плечи и поцеловал в макушку. – Что ты ерундой занимаешься? Я тебе сегодня же переведу деньги на счет.
– Да, – Лиза дёрнула в сторону мужа головой. – Да и мы родительскую квартиру приватизировали, не спросив твоего согласия. Просто мы не знали, что ты вернешься. Поэтому мы тоже должны…
– Так! Семейство, прекращайте! У меня руки и ноги есть, справлюсь. Голодать начну, на чебуреки заскочу. Ну? Накормишь свою дочь, мамочка?
– Дурында ты, Ксюха! Дима, реши вопрос незамедлительно, – мама подбоченилась и зыркнула на отца. – Я не хочу больше слышать подобного от своих детей! Довести меня хотите?
– Мам, я пошутила, – подскочила к раскрасневшейся маме и вдохнула аромат сладкой ванили, которой пропахли её каштановые волосы. – Все у меня хорошо. Я дома…
– Точно? – мама взяла в свои тёплые
