Пуанта (СИ) - Тес Ария
Да и правду она говорит — он уехал, а значит и моя жизнь может вернуться в привычное русло. Поэтому я беру телефон и набираю номер мамы.
— Малышка моя, здравствуй…
От ее голоса я всегда улыбаюсь. Подхожу к окну и, водя пальцем по стеклу, улыбаюсь-улыбаюсь-улыбаюсь. Она, конечно, не знает, что произошло. Думает, что у меня просто сложности в работе, потому что если бы узнала — Макс был бы мертв. Я это в полной мере осознаю, наверно защищаю его, но больше Августа — не могу позволить, чтобы его дед или дяди стали убийцами его отца. Это уже совсем жесть…
— Я заберу его завтра из садика, ладно?
— Ты разрешения спрашиваешь? — усмехается, я тихо цыкаю.
— Нет, просто предупреждаю. Как он там?
— Вы же говорили сегодня, не успела спросить?
— Он много болтает, но не по делу.
Смеемся вместе, а через миг я получаю ответ, который одновременно греет и колет.
— Он очень по тебе скучает, малышка…
И я. Безумно.
Поэтому весь следующий день течет для меня, как желе. То есть очень медленно, почти неощутимо. Я так жду вечера, что не могу усидеть на месте, постоянно глядя то на часы, то на его фотку. Все идет из рук вон плохо, и я не могу сосредоточиться — мне прямо надо к нему. Это замечает Эрик, поэтому вызывается меня подменить. Усмехается, пихает локтем и мотает головой в сторону выхода, мол, иди уже.
И я бегу. Лечу, можно сказать. Напоследок крепко целую его в щеку — спасибо, спасибо, спасибо! Отпустил, выручил, подменил. За все. Совестно немного, что я соврала ему о Максе, может и надо было рассказать?
Отмахиваюсь. Зачем? Я больше его не увижу.
О да. Это та самая сладкая, худшая ложь, которая через час бьет меня обухом по голове, когда я стою перед воспитательницей, а она мне говорит:
— Извините, но Августа забрал его отец. Он сказал, что вы в курсе…
Твою. Мать.
Вот и все. Реальность для меня — то самое желе, а я сама — тону.
Глава 2. Преступление и наказание
Во всем есть черта, за которую перейти опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно.
Федор Достоевский «Преступление и наказание»; 1866
Амелия; 23
Я просто не верю, что это происходит со мной. Нет, серьезно?! Он украл моего сына?! Теперь его?! Ну нет. На этот раз он зашел слишком далеко, и мне не нужна никакая сноска, чтобы понять, что именно Александровский это сделал. Очевидно, что он. Воспиталка продолжает трещать, мол, Август так на него похож, сам кивнул, когда она спросила его, знает ли он этого мужчину.
«Черт-черт-черт!!!» — ору про себя, рывком открывая дверь.
Конечно знает. Я сама показывала ему фотки, твою мать. Идиотка. Надо было молчать. Господи, как я жалею, что повелась на свою сентиментальность и рассказала Августу о нем. Как же я жалею…
Слезы срываются с глаз, когда я прыгаю в свою А7, выжимая до предела педаль газа. До Москвы ехать часов шесть даже по платной трассе, и это просто кошмар. На третьем часу я, кажется, окончательно теряюсь. Я так волнуюсь. За него. Август ранимый ребенок, если честно, он очень стеснительный и тихий. Не знаю в кого он такой, потому что я была другой — общительной, веселой, компанейской, этот придурок, судя по рассказам, еще хуже. Но это не имеет значения — Август другой. От картины, где он сидит и не поднимает глаз на каком-нибудь помпезном диване, мое сердце сжимается. Глаза снова начинают мокнуть, фокус теряется, но я выдыхаю, сжимаю руль сильнее и беру себя в руки. Ни ради себя даже, не смотря на мою скорость, а ради него. Все ради него одного.
В Москву я попадаю к девяти часам, и это просто ужасно. Мне здесь так трудно дышать, а тот факт, что из-за дебильных пробок я еду, как черепаха, бесит только сильнее. Какого хрена?! Выезжаю на автобусную полосу. Знаю, что так делать нельзя, знаю, что отхвачу штраф, да, черт возьми, эта поездка со всеми моими нарушениями встала мне тысяч в пятьдесят не меньше, но плевать. Я даже не думаю об этом, лишь на подсознании ставлю галочку напротив графы: можно смело злиться еще больше.
О да, больше есть куда. В результате, когда добираюсь до Москва-сити, где находится теперь главный офис «АСтроя», я готова убивать. Знаю, что он здесь. Знаю, что будет ждать. Это провокация, и я все понимаю, но по-другому просто не могу. Мой ребенок в лапах этого ублюдка, и я не могу сидеть и думать «логически», просто не могу. Разум отключается напрочь, наверно, так у всех мам и происходит, когда вредят их ребенку. Пусть глубоко в душе я и понимаю, что Макс ему не навредит.
Поднимаюсь на самый последний этаж, миновав секретаря, попутно отмечаю, что меня пустили без проблем, сто процентов еще и сообщили «наверх», но меня это мало волнует. Пока я еду, достаю пистолет. Клянусь, я его убью, если он вздумает со мной играть в игры. Убью, и даже глазом не моргну.
«Может и надо было позволить папе это сделать?!» — злобно думаю, хмуря брови, — «Хотя нет. Приятней всего сделать это самой».
Огромный офис сейчас пуст, как улицы любого города первого января. Наверно днем здесь происходит нечто — вечные катаклизмы, шум и гам, разговоры. Улей, никак иначе, но сейчас здесь темно и тихо. Я быстро иду по коридору на свет, стук моих каблуков отражается от стен, и попав в здоровенную приемную, я сталкиваюсь с, наверно, единственным живым человеком здесь — секретарша. Молоденькая, мелкая блондинка, которая ошарашено пялится на меня, замерев с трубкой, прижатой к уху плечом, и пилкой для ногтей.
— У себя? — хлопает глазам, — Этот гандон у себя?!
Открывает рот. Она явно не ждала посетителей, и я уже хочу сказать ей что-нибудь токсичное, как не менее токсичное слышу.
— У себя. Елена.
Медленно поворачиваю голову. Меня от одного звука этого паршивого голоса, его издевки, сарказма, яда, потряхивает. Если честно, я мало, что вообще понимаю. Не знаю, с чем сравнить это странное чувство — будто тело и не мое вовсе. Я тупо летаю над ним, наблюдаю откуда-то со стороны, да еще и словно в замедленной съемке, как поворачиваюсь к огромным, двустворчатым дверям, иду к ним, а потом вышибаю с ноги.
Теперь я смотрю на него своими глазами, направляя в спину пистолет. Макс даже не оборачивается. Он любуется на город в белой, накрахмаленной рубашке, курит и пьет. Ничего не изменилось, ха. Вру, конечно. На самом деле он изменился кардинально. Мне хватило тех считанных минут, чтобы это понять, ведь когда мы познакомились, кем бы он себя не считал, по факту оставался ребенком. Большим, избалованным ребенком. Не знаю, какой там он план строил, и только теперь понимаю, как глупо было даже думать о том, чтобы в него верить. Не получилось бы ничего. Ему не хватало опыта, ума, спокойствия, терпения. Зато теперь все это было в достатке, и это меня пугает до мозга костей. Потому что если раньше его можно было просчитать, понять и где-то даже обыграть, теперь, когда он перестал откликаться на юношеский максимализм — я не знаю, что будет.
Он меня пугает. Раньше, случись так, чтобы мы встретились, я знаю, что он забрал бы меня к себе силой. Я знала это всегда, но когда он все-таки пришел, позволила себе жестоко обмануться. Мне было страшно поверить, что все снова начинается сначала, только теперь с новой фигуркой на доске — Августом. Я позволила себе убедить саму себя в том, что он поверил, потому что понимала уже тогда: моя прошлая, размеренная в каком-то плане жизнь закончена.
А он выжидал…это же очевидно. Теперь абсолютно очевидно, что он просто меня разводил. Снова, но с куда как большим размахом.
Твою. Мать.
— Где он? — тихо спрашиваю, на что Макс также тихо усмехается.
— Елена, вы…
— Прекрати паясничать! — резко повышаю голос и тут же фиксирую движение справа.
Лекс. Арай. Еще какой-то мужик. Они сидят за огромным, стеклянным столом и читают какие-то бумаги, точнее читали до моего появления. Теперь они уставились на меня с поднятыми бровями, а один, тот самый козел, который когда-то смаковал происходящее, также смакует его и теперь. Интересно, если бы они поспорили на время моего прибытия, Арай бы и тогда усмехался?
