Ты думал, я не узнаю?.. (СИ) - Анна Шнайдер
Я был очень осторожен. Как, да и где мы пересеклись?.. Теперь это неважно.
— А впрочем, можешь не отвечать, — холодно произносит Варя, отводя немигающий взор к стене. — Должно быть, ты чувствуешь такое облегчение, ведь нет нужды оплакивать потерю дочери, потому что есть другая. Должно быть, тяжело было скрывать от меня свои истинные чувства.
Я абсолютно не готов к столь жестоким словам. Лучше бы жена обругала меня трехэтажным матом, лучше бы пустила в ход кулаки и словом «мерзавец» натерла на языке жирную мозоль.
От рвения выдать более-менее толковое объяснение тому, что она видела, меня резко отрубает.
Хочется просто уйти, минимизировав риски потери самообладания.
Так, Метелин. Ты же мужик. Соберись. Твоей жене сейчас не хватало для полного счастья выслушивать импульсивные ответные обвинения в отсутствии эмоциональности, абстрагировании от тебя и нежелании думать над тем, как спасать ваш брак.
Нужно вдохнуть поглубже, закрыть глаза, воззвать к спокойствию — вручить бразды правления префронтальной коре и позволить ей подавить лимбическую систему, которая вот-вот слетит с тормозов.
— Ты должна меня выслушать, Варя.
Жена не шевелится, продолжая пялиться в одну точку. Я воспринимаю отсутствие явной агрессии, как согласие и делаю шаг вперед.
Глава 4 Варя
Должна ли я?
Почему? Ради мизерной надежды, что объяснение мужа не оправдает моих «завышенных» ожиданий от правды? Ради всех тех лет, которые мы прожили душа в душу, воспитывая дочь в любви, доверии и взаимопонимании? Заслуживает ли Матвей шанс на то, чтобы быть выслушанным?
— Не знаю, где ты меня видела… — его нерешительное вступление доносится до меня будто издалека.
Сейчас, в эту минуту, в эту секунду, я знакомлюсь со звуком прорывающейся плотины. Будет ложью сказать, что тихий треск, раздающийся при зарождении катастрофического разрушения, ни на толику не пугает. Скорее, вгоняет в оцепенение, после преодоления которого звуки усилятся, разрастутся до оглушительного громыхания, и хлынет страшная волна, против которой нет средств борьбы, перед которой невозможно устоять и уцелеть.
Оцепенение надолго в теле не задерживается. Жаль, что неуловимое мгновение затишья нельзя растянуть до бесконечности. Барабанные перепонки чуть не лопаются от рева, с которым плотина самообладания ломается на куски.
Волной гнева сметает молниеносно.
— Не мешает иногда смотреть по сторонам! — я собираю пальцы в кулаки, чтобы подчинить тремор, однако непроизвольные мышечные сокращения выталкиваются за прежние рамки и от ладоней разлетаются по нервным окончаниям, туго оплетая их высоким напряжением. — Как у тебя только совести хватило? — запальчивость сжимает горло раскаленной докрасна костлявой рукой, передавливая голосовые связки, и из уст сочатся обрывистые словесные комки. — В день ее рождения… А ты вообще помнил, куда их привез?!
— Варя, пожалуйста, успокойся.
Я выставляю перед собой руки, устанавливая границу, которую ему запрещено нарушать. Матвей движется на меня до тех пор, пока не упирается грудью в мои расправленные трясущиеся ладони.
— Не говори мне успокоиться. Не смей, — крошечными шажочками отступаю к стене. Чтобы не упасть, прислоняюсь плечом к распашному шкафу. Душно. Гадко.
— Тебе нужно присесть, — проигнорировав проведенный мною незримый рубеж, разделяющий нас, Матвей занимает своим внушительным ростом и покатыми, необъятными плечами все мое личное пространство.
— Отстань…
— Тебе плохо, — он настойчиво пытается дотронуться до меня, уворачиваясь от вялых отмашек. Когда его пальцы смыкаются вокруг моего предплечья, чуть выше локтевого сгиба, потребность немедленно высвободиться резко подскакивает до пиковой отметки.
— Отвали!
— Варь…
Я рывком разворачиваюсь к нему затылком и хватаюсь за волосы.
— Извини меня.
— Подонок. Предатель! — зажмурившись, делаю очередной оборот на сто восемьдесят и колочу Матвея некрепкими кулаками. Траектория у ударов хаотичная, иногда мажу по воздуху. Он не уклоняется, стоит передо мной, несгибаемый, точно железный прут. Его лицо неподвижно, словно мраморное. — Метелин… — на хриплом выдохе берусь за воротник его вязаного пуловера. — Как же ты… а? Ну как? — утробный всхлип опережает ругательства, крутящиеся на языке, и срывается с дрожащего рта.
Матвей стискивает челюсти, ни на секунду не отводя от меня раскаивающегося взора.
— Это была ошибка… — на надрыве сипит муж. — Я ошибся.
— Как долго ты намеревался держать от меня в тайне существование своей ошибки? — с неестественно монотонной интонацией произношу я. На какой-то момент способность испытывать эмоции ставится на паузу. — И кого ты считаешь ошибкой, Матвей? Ту девочку, или ее мать?
Он почти неуловимо содрогается.
— Не вплетай сюда ребенка, прошу тебя.
Я шарахаюсь от него, как будто получила звонкую увесистую оплеуху.
— А как прикажешь реагировать? — выдавливаю сквозь стиснутые зубы. — Мне что, порадоваться за тебя?!
— Нет. Послушай, — просит Матвей глухим от переполняющих чувств голосом и поднимает руку, жестом призывая дать ему возможность объясниться. — Семь лет назад я облажался. По-крупному, Варь, — добавляет срывающимся тоном. — Всего одна ночь… Была всего одна ночь, — с расстановкой повторяет он, как будто до меня с первого раза не дошло. — Между нами ничего нет. Мы общаемся исключительно из-за ребенка.
— С кем?
Ему не удается полностью выдохнуть. Он приоткрывает и тут же закрывает рот, неприлично долго растягивая мое неведение поверхностным дыханием. Учащенно сглатывает, сжимая губы в тонкую бледную полоску. Ничего не говорит и отводит голову в сторону, в конце концов разрывая зрительный контакт.
Недремлющая интуиция подсказывает мне, почему Матвей вдруг проглотил язык.
Мама девочки, стало быть, не такая уж незнакомка.
Нецелесообразно сейчас рыться в памяти, перебирая на уме возможных кандидаток на роль любовницы моего мужа, однако сложно устоять перед немедленным установлением ее засекреченной личности.
Каким наше окружение было семь лет назад? Ответ прост: таким же, как и десять лет назад, двенадцать, или пятнадцать. Общих друзей я знаю, как облупленных, так как знакома с ними с юных лет. У Матвея нет и не было подруг, о которых я бы не догадывалась, или которые бы пробуждали во мне чувство ревности. Да и не случалось такого, чтобы Матвей заставлял сомневаться в его верности.
Семь лет назад мы еще тесно дружили с Литвиновыми… И как жаль, что при мысли о близких друзьях перед глазами в первую очередь всплывают именно их лица. Лица разрушителей, взрастивших убийцу.
— Варвара, поверь, будет лучше, если ты не станешь в этом
