Единственное число любви - Мария Барыкова
Потом зажгли свет. Зал был пуст. Мы нехотя оторвали друг от друга раскрасневшиеся губы.
Нужно было вернуться на студию, сдать камеру. Многоголосый шум слышался еще из лифта. Я никак не ожидала увидеть в столь поздний час всех сотрудников одновременно. Оказалось, что обещали выдать задержанную зарплату и вместе с ней — талоны на спиртное. Тогда много шумели по поводу нехватки вина и табака, я сама снимала перегороженную жаждущими курильщиками Свердловку. Главной новостью недели были эти самые талоны, и теперь ироничное недовольство висело в воздухе вперемешку с поднявшимся в цене сигаретным дымом. Мы с Киром вошли в толпу, заговорили, отстранились друг от друга. Все уже были немного пьяны ожиданием, поэтому, получив заветные бумажки, не сговариваясь, перебрались в ближайший гастроном. Я ни денег, ни талонов не получала, праздник был вроде бы и не моим, поэтому я то и дело порывалась уйти, но кто-нибудь затевал со мной беседу, брал под руку, и я оставалась в компании, редеющей с каждым подъезжавшим автобусом. В конце концов остался, как я поняла, костяк — те, кто связан не только служебными отношениями. Громыхая бутылками в пакете, Кир предложил: «Поехали ко мне» — и обвел всех вопросительным взглядом. Когда он посмотрел на меня, я улыбнулась. Вадька положил руку мне на плечо.
Так я впервые оказалась у Кира. Он жил в новом доме со скучным зеленоватым холлом и заржавевшими качелями во внутреннем дворике. Мне бросилось в глаза, что книг в доме довольно много, в основном русская классика. Хороший по тем временам проигрыватель со стопками винила, а на кухне — хохломские дощечки, алоэ, распирающий корнями горшок…
В тот вечер всем было весело. Любая тема, будь то козни Папы, покупка нового студийного оборудования, политика или последний альбом «Аквариума», превращалась в повод для остроумия. Я быстро почувствовала придающий смелости хмель. Мне хотелось танцевать, я много говорила. «Теперь мы видим, Вичка, что ты наша», — усладил мой слух Вадька, и, обманывая саму себя, я кокетничала с ним, но ближе к полуночи все-таки оказалась с Киром на кухне…
Стараясь не мешать нам, остальные тихо проносили свои силуэты за зеленым фигурным стеклом кухонной двери. Моя кофточка вылезла из брюк, расстегнулась наполовину, и Кировы руки по-хозяйски трогали под ней белые лямки, а потом долго мучили застежку, пока я сама не освободила свою напрягшуюся грудь. Он гладил ее, едва притрагиваясь, а мне уже нужны были твердые и безжалостные пальцы, он опустился на стул спиной к окну, поставил меня перед собой и приподнял кофточку. Тогда мне захотелось бросить вызов и темным силуэтам за дверью, и светлым — в окнах напротив. Я скинула мешающую одежду и с гордостью посмотрела на свои темные, устремленные вперед соски…
Шум в квартире постепенно стих. Июльская ночь шла к кульминации. Прошло довольно много времени, наше уединение уже не могло казаться случайным даже самому недогадливому и начинало походить на настоящий роман. А мы еще так мало продвинулись в ласках! Мое вымокшее лоно оставалось нетронутым. В конце концов Кир вышел из кухни, налив мне чаю…
Вернувшись минут через пять, он позвал меня. Когда мы вошли в его спаленку, кровать была приготовлена, из пододеяльника, напоминающего лужок, выглядывал блестящий атлас, тикали старинные стенные часы. Я окинула взглядом все это и вдруг передумала отдаваться ему сейчас, мне это показалось плоским и… будучи откровенной, я вынуждена сказать «бесперспективным». Но это были только мои мысли и, как видно, не самые умные. Я остановилась на пороге, не зная, как дать понять, что уже не хочу продолжения. Он улыбнулся и стал осторожно расстегивать мой пояс.
— Не придумывай себе ничего, — попросил он. — У меня это не просто так.
— Да, но…
— Я повешу это на стул? Не помнется?
И я ощутила его кожу, его всего под постельным теплом. Это очень яркий момент — прижаться к незнакомому еще телу и понять, что оно совсем не такое, каким казалось раньше. Мне было так уютно, что я уже ничему не противилась, я поверила Киру, поверила, что чувство полноты и завершенности, вдруг овладевшее мной, — это то, чего мне недоставало. Он брал меня вновь и вновь, хотела я того или нет, и его напористость казалась мне особенно вызывающей на фоне всех тех атрибутов спокойной размеренной жизни, что наполняли это жилище. Впрочем, тогда я больше умела возбуждать чувства, чем удовлетворять их.
Утром страшно хотелось спать, но ждала работа, даже во сне желанная. Я поднялась с подушки и испугалась: за дверью о чем-то спорили, ставили чайник — все они знали, что я… Я не могла себе объяснить, чем плохо спать с сослуживцем, но нисколько не сомневалась, что плохо. Мне захотелось принять душ, смыть с себя рубцы клейких струй и вчерашнюю косметику. Я откинула одеяло и долго смотрела на то место, где совсем недавно лежали мои ноги: «лужок» впитал следы наших утех.
Конечно, я придавала всему этому слишком большое значение. Я была молода. Увидев остальных гостей, я поняла, что никому нет до меня дела. Кто-то беспокоился, как перед съемкой скрыть тональным кремом круги под глазами, кто-то искал, чем позавтракать, кто-то мучился похмельем… Кир вяло рылся в ящике буфета, ища для Дашки таблетки «от головы». Внимание к моей персоне проявилось только в том, что меня без очереди пропустили в ванную. А мне хотелось быстрее уйти и не видеть никого хотя бы какое-то время. Приехать на работу вместе со всеми казалось немыслимым, поэтому, брезгливо вытершись общим полотенцем, я оделась, посмотрела в запотевшее зеркало на свое ненакрашенное лицо и, никому ничего не сказав, прокралась к выходу. Замок открывался неслышно, дверь не скрипела. Вдавливая кнопку лифта, я думала: интересно, кто в их семье смазывает дверные петли?
Переодевшись и сменив прическу, собранная в узел, как собственные волосы, я пришла на студию раньше самого Папы. Почти никому и никогда
