Единственное число любви - Мария Барыкова
Я всмотрелась в круглую черноту камеры и увидела там свое ожидание удачи, свою надежду на будущее. Еще не зная, что скажу, я сконцентрировала на лице восхищение этим днем, этим воздухом, этими людьми, что борются с водой, и заговорила…
Мы возвращались к машине. Кир, безо всякой иронии над моим недавним запалом, продолжал рассуждать о романтике, о риске. Было неожиданно слышать от него столь пылкие речи, но, когда его рука невзначай коснулась моей, я уже была к этому готова: слишком уж редко он позволял себе смотреть на меня, слишком уж внимательными были эти взгляды. Я не сразу отняла руку и успела заметить, как прохладна — в такой-то день! — его ладонь. Я сделала вид, что приняла его прикосновение всего лишь за учтивую поддержку на подъеме.
— Ты что, стесняешься? — напрямую спросил он.
— Нет, — решительно отсекла я.
— Боишься меня?
— С чего бы?
— Тогда иди сюда! — И он приблизил меня, сплетая наши кисти и прижимая локоть к моей руке.
Разыгрывать из себя недотрогу мне казалось глупым.
С этого дня началась странная пора тайных, укромных прикосновений. Он склонялся надо мной, сидящей у пульта, якобы всматриваясь в экран, опирался на спинку стула, будто бы невзначай притрагиваясь к моим лопаткам. Хвалил при случае мои репортажи — не льстя, но подмечая каждое достижение, каждую удачно высказанную мысль. Любимым местом отдыха на студии был большой кожаный диван в холле, и Кир, заметив меня там, обязательно подходил, затевал беседу с кем-нибудь из окружающих и присаживался нарочито близко ко мне, бедром к бедру.
Не сказала бы, что Кир сразу же вызвал во мне настоящее любовное чувство. Но он был одним из самых интересных молодых людей на студии, и я ценила его внимание, понимая при этом, что, придай я ему чуть больше значения, это скажется на моей работе: начнутся сплетни, в пух и прах разлетится мой строгий и деловитый облик. Или случится еще более страшное — я начну смущаться. В конце концов я запретила себе думать о нем и делала вид, что не замечаю его завуалированных стремлений. Но втайне меня задевало то, что он прячет от посторонних увлечение мною. И едва только я призналась себе, что обижена его скрытностью, как он тут же словно прочитал мои мысли…
Это началось с розы в микрофонной стойке. Было мое монтажное время. Я отодвинула стул, громыхнула кассетами, положила перед собой исписанный вдоль и поперек листок. Вадька готовил аппаратуру.
— О, а это для тебя!
Я и не заметила ее сразу, а она была розовая, пышно раскрывшаяся, с капельками на листьях.
— Для меня?
— Поклонники, наверное, — улыбнулся Вадька, осторожно вынул розу, вручил ее мне и принялся за работу.
Я поняла, что он знает, кто — поклонники. Я тоже почему-то знала, что это для меня и что это Кир.
Я разволновалась, зашла в курилку. Кир был там, он улыбнулся мне. Свободных стульев не было. Я прислонилась к косяку и попросила у Даши, дикторши, сигарету.
— Вика! — позвал Кир, поднялся и усадил меня на свой стул, взяв за плечи. А потом присел у моих ног и поднес зажигалку.
— Какая галантность! — вставил кто-то в разговор, и все обернулись в нашу сторону.
— Почему не взять девушку на колени? — засмеялась Дашка.
Вскоре все уже посматривали на меня многозначительно, кое-кто подшучивал над Киром: бесполезное, мол, дело; крепкий, видать, орешек. Он ухаживал с достоинством — так, будто в любую минуту готов был отступить, пресытившись игрой. Я же не понимала, почему он вдруг решил раскрыть карты, и была настороже. Внешне я оставалась равнодушной, но у меня непременно теплело внутри при его появлении, мне казалось очень милым то, что в дождь внизу его брюк можно рассмотреть серые брызги, что размер его обуви заметно велик, что он начинает сутулиться, приподнимая одно плечо, когда устает.
Если днем в студии пусто, значит, планерка, всем промывают мозги. Главный редактор, а то и сам генеральный. Опоздать в такой день крайне нежелательно, и я никак не могла подумать, что со мной это случится. Я стрелой летела по коридору, когда из-за угла навстречу двинулся Кир. Я с разбегу угодила в его объятия и возмутилась, тяжело дыша:
— Ты что?!
— Да не волнуйся, ничего там интересного, — сдерживал меня он.
И впрямь, я уже чувствовала всем своим обмякшим телом, что интереснее, чем здесь и сейчас, там не будет. Мне захотелось плюнуть на свою обязательность, расслабиться, позволить себе что-нибудь недопустимое… Но я все-таки завертела головой, стремясь пройти. Он поцеловал мою вытянутую шею и уже не отрывал губ. Я запрокинула голову. На потолке вспыхивала неисправная лампа дневного света.
Мы вошли вместе, в нашу сторону повернулись удивленные лица. С нашим появлением разрядилась атмосфера, и начальство, обделенное вниманием слушателей, уже понапрасну тратило свою строгость. Всем не терпелось пошептаться. А я, ничего не понимая, смотрела на поджатые губы главного редактора и думала, сколько месяцев у меня не было мужчины…
Вечером мы с Киром отправились на «Лысую певицу» Формального театра.
Нет, не подумайте, что произошел любовный сговор. Нас послал туда Папа. Признаться, не подозревала в нем такого чувства юмора. Или это был не юмор, а насмешка? Кто знает, но ближе к обеду, подойдя к графику, я увидела под текущей датой свою фамилию рядом с фамилией Кира. Она была вписана другой пастой, очевидно недавно.
— Поработаете вечер, а завтра придете попозже, если хотите, — раздался за моей спиной Папин голос. Я еще раз взглянула на клеточку в таблице, где значились мы, и обернулась к редактору. На его лице было написано: «На телестудию нужно приходить работать, а не крутить шашни». Я виновато улыбнулась: «Завтра буду как всегда».
…Это было похоже на забытье, это было вырвавшееся наружу сокровенное. Весь вечер я грелась в кольце Кировых рук, изучала мягкие большие губы, и его пальцы, погладив изгиб моей талии, уже уверенно поднимались к груди. Мы смотрели, как посреди зала веселится вычурный андеграунд; в антракте пили чай и рассуждали об искусстве, о смешном, исчезнувшем из пьесы в угоду новаторству, — словом, о том, что нас интересовало менее всего. А интересовало нас на самом деле немногое: каковы мы под одеждой, как между нами произойдет все, каким оно будет и будет ли сегодня.
По залу бегал живой красный петух — мы удивлялись, тянули к нему руки, чтобы погладить, потом петуха положили на стол и приставили
