Карина Тихонова - Блюз бродячих собак
— А, практикантка! — сказал мужчина, окинув меня неодобрительным взором. — Как фамилия?
— Колесникова.
Мужчина моментально потерял ко мне интерес.
— Не выдержит, — пробормотал он себе под нос загадочное резюме. И добавил:
— К начальнику экспедиции зайди.
— Где он?
— А бог его знает… Палатка вон та.
Я бросила на раскаленный песок дорожную сумку и взмолилась:
— Вы не дадите мне стакан воды?
Археолог снова окинул меня взглядом. На сей раз насмешливым.
— Воду нам привозят из города раз в неделю, — сообщил он.
— Уже кончилась? — ужаснулась я.
— Нет, не кончилась, — успокоил он. — Но скорей всего, немного протухла. Вон бочка.
И он кивком головы указал мне на желтую железную бочку, в которой обычно продается квас.
— Иди и пей, сколько влезет.
Я немного приободрилась. Ничего, обойдусь и тухлой.
— Простите, а помыться с дороги здесь можно?
— Это пожалуйста! — великодушно разрешил мой собеседник. — Это сколько угодно! Мыло у завхоза. Воды навалом.
— Где? — застонала я, измученная двухдневной тряской в грязном поезде.
— А что, не видно, что ли?
Я обвела окрестности безумным взглядом. Ни душевой, ни тем более банного комплекса вокруг не наблюдалось.
— Да вон!
Я снова уставилась на живописный пейзаж:
— Где?!
— Ах ты, господи, — пробормотал собеседник. И сказал уже громче:
— Слепая, что ли? Прямо перед тобой!
И указал рукой на безбрежное Черное море, катившее к берегу тяжелые волны.
— Вы здесь купаетесь? — прошептала я.
— И купаемся, и бреемся, — бодро ответствовал мой Вергилий, поглаживая пышную длинную бороду. — Так что будь как дома.
Второй удар ждал меня в палатке руководителя экспедиции по кличке Сан Саныч.
Сан Саныч, хмурый мужчина в расцвете сил, моему появлению в лагере совершенно не обрадовался.
— Практикантка? — спросил он неодобрительно.
— А… Э… Ну, да — созналась я.
— Фамилия?
— Колесникова.
Он, как и предыдущий собеседник, немедленно скис:
— Понятно.
И умолк, разглядывая меня каким-то странным, оценивающим взглядом. А я, как зачарованная, не могла отвести глаз от огромного транспаранта, кольцом опоясывавшего палатку изнутри: «Баба — она и в Африке дура, а счастье в труде!».
Я была сражена. Лозунг меня убил, расчленил и в землю закопал.
— Надолго к нам? — так же неодобрительно поинтересовался руководитель.
— Как положено, на три месяца, — проскулила я.
— Ну-ну.
Сан Саныч немного помолчал, сверля меня глазом, и спросил:
— Что предпочитаешь на завтрак?
— Э-э-э… Ну, не знаю. Кашу какую-нибудь.
— А на обед?
«Не буду выпендриваться», — подумала я.
— Борщ. Или лапшу.
— Куриную?
— Разумеется!
— А на ужин?
— Все равно, — демократично сообщила я, гордясь собой.
— Значит, так.
Он вздохнул и предложил без оговорок:
— Давай свою бумажку. Поставлю тебе галочку, что практику ты отбыла полностью, и отъезжай-ка ты, милая, домой.
— Почему? — не поняла я.
— Потому что у нас другой рацион питания.
— Какой? — спросила я наивно.
— Окорочка.
— На обед? — уточнила я.
— И на завтрак, и на ужин, и в полдник.
Я немного помозговала:
— Я потерплю.
— Уверена? — спросил он ядовито.
— Уверена.
— Воду привозят раз в неделю.
Я содрогнулась, припомнив вкус воды из бочки.
— Знаю.
— Купаемся, стираемся и бреемся в море.
— Я знаю.
Он снова вздохнул.
— Да не выдержишь ты здесь три месяца, дурочка! — закричал вдруг Сан Саныч. — Изведешь всех вокруг своими претензиями!
С самого детства у меня было сильно развито чувство противоречия. Поэтому я подбоченилась, еще раз прочитала наглый лозунг, опоясывавший палатку, и твердо заявила:
— Выдержу!
— Не выдержишь!
— Выдержу!!
— Не выдержишь!!
— Выдержу!!!
— Посмотрим, — подвел Сан Саныч черту под нашей содержательной дискуссией.
И жизнь продолжилась.
Я была единственной женщиной в лагере, поэтому двухместная палатка оказалась в полном моем распоряжении. Я радостно распаковала сумку, влезла в шорты и майку и осмотрела спальный мешок, в котором будут проходить мои ночи ближайшие три месяца.
Снаряжение не впечатлило.
Я выскочила наружу и отправилась искать завхоза, которого звали Ян Майорович.
Ян Майорович оказался грузным немолодым мужчиной с абсолютно голым лакированным черепом, форма которого навевала воспоминания о лампочке Ильича. Еще он страдал одышкой и говорил с сильным волжским оканьем. Его вечным спутником была немолодая собака по имени Рябчик, похожая на хозяина упитанностью и так же страдающая одышкой.
Я поздоровалась и потребовала, чтобы мне, как научному работнику, выдали кусок хозяйственного мыла.
— Фамилия? — задал завхоз все тот же сакраментальный вопрос.
— Колесникова, — ответила я утомленно.
— Зачем тебе мыло? — спросил Ян Майорович и подозрительно прищурился.
— Спальный мешок постирать.
— Зачем?
— Он грязный.
Ян Майорович минуту поразмышлял. Я испугалась, что сейчас и он предложит мне собрать свои манатки и отбыть назад в город-герой Москву. Но завхоз недовольно пожевал губами и со вздохом выдал мне требуемое.
Вы никогда не пробовали стирать в морской воде? Захватывающее ощущение, уверяю вас! Особенно процесс споласкивания. В белье набивается песок, который ты пытаешься вымыть с помощью той же воды, содержащий тот же песок, и так до бесконечности. Не знаю, изобретет ли кто-нибудь вечный двигатель, но я в процессе стирки была близка к этому открытию, как никто другой.
В общем, стирку я завершила через какие-нибудь два часа, бросила мешок сушиться на брезентовую крышу палатки и в изнеможении упала на берег. Мои усталые пятки ласкала набегающая волна.
Научные подвиги, ради которых я прибыла на практику, откладывались до завтра.
Последующие дни последующих месяцев начинались однообразно. Я выходила из палатки ровно в восемь ноль-ноль и брела к своему размеченному участку, на котором мне и предлагалось совершать открытия. А весь археологический лагерь выстраивался по пути моего следования и молча наблюдал, как я падала на живот и, глотая слезы, принималась очищать специальной щеточкой пляж от песка.
Так проходили дни, недели и месяцы, в течение которых лагерь, по воле рачительного Яна Майоровича, питался исключительно куриными окорочками. Сан Саныч не обманул меня. Окорочка плавали во всех блюдах нашего меню. Даже в компоте.
