Три секунды до - Ксения Ладунка
– Белинда, с днем рождения! – Он протягивает мне собственноручно нарисованную открытку. Там мы с ним держимся за руки на пляже, а на небе написано поздравление. Невинный детский рисунок, от которого я готова расплакаться.
– Спасибо, малыш, иди сюда! – Я опускаюсь на колено и обнимаю его. – Люблю тебя.
Тем временем Том и Марта о чем-то переговариваются. Джоуи начинает рассказывать мне о том, что приключилось у него в школе.
– Белинда, папа здесь? – спрашивает Марта.
– Да, был в зале.
– А мама?
Я отрицательно мотаю головой. Марта делает сочувствующее лицо.
– Как у вас дела?
– Нормально, как у всех семей во время развода.
Она понимающе кивает головой. Я сомневаюсь, что наше «нормально» такое же, как у других, но подробнее говорить об этом не хочу.
– Ладно, пойду поздороваюсь с Биллом, – говорит она о папе и добавляет: – Томас, следи за сыном!
Марта выходит за дверь, и Том тут же подхватывает с пола шампанское. Джоуи бегает вокруг нас, пока мы пьем и болтаем, затем уходит изучать гримерку. Я думаю о том, что малыш здесь совсем ненадолго. По крайней мере не до того момента, когда его папочка будет валяться на полу в пьяном угаре и своей блевотине.
Мы допиваем бутылку, и Том неожиданно говорит:
– Выглядишь офигенно. Классный наряд.
– Спасибо, – немного смущаюсь я, – немного шлюховатый, не думаешь?
– М-м-м, нет. Мне нравится.
Я рада, что кто-то оценил. Но, вообще-то, я одевалась так, чтобы вызвать побольше осуждения: колготки в сетку, шорты до середины зада. Розовый, немного просвечивающий кружевной топ до пупка, больше похожий на лиф. На шее – несколько серебряных цепей, а на ногах – конверсы.
– Папа, папа, а что такое «шлюхатый»? – подбегает Джоуи.
– Так, малыш, – Том берет сына на руки, – ты этого не слышал.
Мы смеемся, хотя Тому будет совсем не смешно, когда Джоуи скажет это при матери или в школе. Мы стоим еще пару минут, а затем уходим – Том дальше репетировать с папой, а я играться с Джоуи, пока Марта не увела его домой.
* * *
В баре грохочет музыка. Народу столько, что не продохнуть. Я стою сбоку от сцены, уже изрядно пьяная, хотя вечеринка только началась. Первая песня заканчивается, и Том говорит в микрофон:
– У нашей дорогой Белинды сегодня день рождения, – он тоже нормально набрался, – Бельчонок, иди сюда!
Я поднимаюсь на сцену, пытаюсь сфокусировать взгляд. Сюда бьет столько света, что моментально начинают болеть глаза. Том появляется откуда-то из этого свечения и затягивает в объятия. Потом он говорит в микрофон:
– Теперь ты совершеннолетняя и полностью отвечаешь сама за себя. Родители больше не нужны.
Я слышу голос отца:
– Дорогая, люблю тебя и поздравляю. Помню тебя совсем крохотной, только родившейся. Тогда я даже не думал, что когда-нибудь ты станешь такая взрослая и красивая…
Я довольно улыбаюсь. Том начинает хлопать в микрофон, а отец продолжает:
– Я делаю все для тебя и ради тебя. Я благодарен жизни, что ты – моя дочь.
Мы с папой обнимаемся, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
– Я написал тебе песню, когда ты родилась, ты знаешь. Я играл ее, помнишь?
– Конечно, помню, пап, – жалобно говорю я мимо микрофона.
– Мы сделали аранжировку. Надеюсь, песня понравится тебе так же, как и в детстве.
Я болезненно сглатываю, сдерживая слезы. Прошу у папы спуститься со сцены и послушать внизу. И пока Том поет самые красивые слова, когда-либо обращенные в мою сторону, я просто плачу. От счастья, наверное, но почему-то мне невыносимо больно.
Песня заканчивается, Том говорит, что теперь они будут петь мои самые любимые. В том, что он помнит, какие именно, я не сомневаюсь. Когда отхожу от сцены взять себе немного пива, меня хватают за руку. Это Алиса. Она отводит меня в сторону и говорит:
– Я еле нашла тебя! Кто все эти люди?
– Мои одноклассники, – морщусь.
– По-моему, тут одни намокшие фанатки этого чувака на сцене.
– Они тоже. Наверняка пробрались.
– Детка, ты что, пригласила сюда всю свою школу?
– Типа того.
– Какая гадость, – плюется Алиса.
– Тут еще папины друзья и некоторые родственники, – зачем-то оправдываюсь я.
– М-да, ну и тусовка. Ладно, неважно. С днем рождения, – говорит она и касается моей ладони, вкладывая в нее малюсенькую коробочку с бантиком. Мое сердце подскакивает в груди, под ложечкой сразу же начинает тянуть, а возбуждение нарастает.
– Алиса, это…
– Да, те самые сережки, которые ты хотела.
«Какие сережки, Алиса», – хочется сказать мне, но я лишь сглатываю скопившуюся во рту слюну.
– С-спасибо…
– Не за что, крошка. Приходи к нам, когда захочешь. Я всегда тебе рада.
Она обнимает меня, потом говорит:
– Прости, не останусь. Но была очень рада увидеться. Надеюсь, ты отпразднуешь как следует. – И подмигивает.
Я даже не успеваю попрощаться, как она исчезает из клуба. Я засовываю ее подарок в карман шорт и пытаюсь успокоить свое бешено колотящееся сердце. Мозг начинает лихорадочно соображать: мне надо сделать все в кабинке туалета, только там нет камер. Главное – не сидеть слишком долго, не вызывать подозрений.
Я отправляюсь к бару, чтобы еще догнаться алкоголем, беру текилу. Выпиваю с кем-то из школы за свой день рождения, слушаю поздравления, но на уме только одно. Отец и Том все еще на сцене, играют, веселятся, пьют. Пока они там, я решаю скорее пойти в туалет.
В кабинке я открываю коробку. О боже. Алиса не поскупилась, собирая для меня этот подарок.
Я опускаю крышку туалета, сажусь сверху. Открываю коробку, три секунды – и сознание мутнеет. Чернота обволакивает меня, и я плыву сквозь эту тягучую материю, обволакиваемая ею, отгороженная от всего мира.
Спустя вечность я нахожу себя на полу уборной. От толчка воняет. Тело трясет, я еле поднимаюсь и буквально вываливаюсь из кабинки. Сердце быстро и тяжело колотится, из-за этого дышать просто невозможно. Не хватает кислорода. Я опираюсь о раковину, включаю кран и засовываю руки под холодную воду.
– Эй, Шнайдер, – слышу сквозь вакуум, – ты в порядке?
– Что? – переспрашиваю. – А что не так? – вглядываюсь в лицо человека передо мной. Какой-то парень из школы. Вспомнить бы его имя.
– Ты в мужском туалете.
– А… черт, перебрала.
– Бывает. С днем рождения.
Кивнув, я протираю лоб мокрой рукой и скорее выхожу наружу. Хочется вдохнуть побольше воздуха, но в легких уже нет места. Коридор закручивается в спираль, все перед глазами расплывается. Я иду, держась за стенку, каждый
