Белва Плейн - Благословение
Тем не менее, сидя там, она понимала всю абсурдность своего пребывания в этом месте. Все верно, это глупо, глупое любопытство. Я не смогу узнать ее, даже если она будет стоять передо мною. Как я могу узнать? Может быть, она – та девушка в норвежской лыжной шапочке, что медленно прогуливается и читает книгу. Может, она – одна из тех, кто оживленно болтает возле двери. Хотя, возможно, я смогу узнать ее по какому-нибудь сходству – не с ее отцом только, упаси Бог. Если бы я увидела ее и была уверена, что это она, любопытство было бы удовлетворено, и я бы ушла. Неужели она единственный человек в мире, которого я не хочу знать?
Дженни ждала около часа. Ничего не произошло. Девочки – грациозные, неуклюжие, модно одетые, угрюмые или веселые, хорошенькие или дурнушки – проходили мимо нее. У всех у них было только одно общее – юность. Можно только предполагать, чего каждая из них добьется в будущем или что в будущем сделается с каждой. Мир восьмидесятых, место женщины в нем, был более трудным и сложным, чем раньше. И душа Дженни наполнилась жалостью и ностальгией, сожалением и нежностью.
Когда небо начало сереть, короткий зимний день стал холоднее. Ошибкой было приходить сюда, каким-то помрачением рассудка, и хорошо, что она не узнала девочку. Ей нужно получше подумать обо всем. И, содрогаясь от холода, она поднялась и пошла назад к метро. Оставалось время, только чтобы умыться и одеться, прежде чем пойти обедать с Джеем.
Как печально чувствовать себя теперь неловко в его присутствии! С горечью вспоминала она, как всего некоторое время назад она с нетерпением смотрела на часы и считала минуты до его звонка в дверь. В тот вечер он позвонил по телефону.
– Дженни, я вынужден извиниться. У меня температура, я немного простудился. Я дома, лежу в постели.
– О, дорогой, мне очень жаль. Мне бы так хотелось поухаживать за тобой.
– Ну, скоро у тебя будет эта возможность. Я слышал, тебе было весело в компании Сью и Эмили. Они действительно любят тебя, Дженни. Я так рад.
– Я тоже.
– Дженни?
– Да, дорогой?
– Я хочу, чтобы у нас был наш собственный ребенок, твой и мой. Ты согласна?
– Я так много мечтала об этом, Джей, с ямочкой на подбородке, и твои глаза…
– Но, дорогая, если окажется так, что ты не сможешь иметь детей, это не будет иметь значения, ты знаешь это. Мы будем вместе, и это главное.
– …Что ты будешь делать сегодня вечером без меня?
– О, почитаю. Я захватила домой несколько дел из офиса. И пораньше лягу спать.
– Хорошо. Подготовься к нашему путешествию. Ты уже получила свою новую ракетку?
– На следующей неделе. Я все успею сложить, не беспокойся.
– Не буду. Я опять начинаю чихать. Пока. Я кладу трубку.
В действительности она еще и не начинала складывать вещи, хотя и составила список всего необходимого. Эти последние недели были слишком напряженными, чтобы еще думать о списке и необходимых покупках. Но времени оставалось мало, и сегодня вечером как раз подходящий момент, чтобы начать.
С карандашом и листком бумаги она стала все проверять. Купальные костюмы. Три: хороший голубой с прошлого года, плюс два новых. Пляжный костюм – чтобы надевать во время завтрака, сказал Джей. Пляжная сумка, та цветастая, она подойдет ко всему. Белый кардиган, если будет прохладно вечером. Новый складной зонтик.
Старый сломался. Туфли для дорожного костюма, темно-голубые. Туфли для…
В дверь позвонили. Это было странно. У нее никогда не было неожиданных посетителей. Люди всегда вначале предупреждали по телефону.
Она осторожно подошла к двери и посмотрела в глазок. В холле было темно, так что она едва могла различить стоявшую там фигуру, уменьшенную и искаженную через маленький глазок; женщина с пышными до плеч волосами. Дженни выпрямилась и побледнела.
– Да? Кто там?
После небольшой паузы молодой и взволнованный голос ответил:
– Джилл. Это Джилл. Вы разрешите мне войти?
– О, нет, – прошептала Дженни. У нее по спине пробежал холодок.
И все же, подобно тем беспомощным людям в падающем над горами самолете, она уже знала, что это с ней должно произойти.
ГЛАВА 6
Дом находился более чем в двух тысячах миль от шумного города, звуки которого проникали сквозь окна студенческого общежития. С радостным чувством Джилл покинула свой дом ради этого нового места; все же иногда, когда она прижималась лицом к зеркалу, стоявшему позади кровати, перед ней так живо вырисовывался дом, что она снова могла слышать голоса, звучащие во дворе позади дома, ощущать запахи обеда, готовящегося на кухне, чувствовать, как ее босые ноги касаются холодного пола. Как ни странно, комната, которую Джилл помнила лучше всего, была не ее собственная небольшая розовая спальня, в которой на полках стояли мягкие игрушки, а потом книги, где ночью в окно заглядывали звезды, а довольно большая комната в конце коридора, где спали ее родители.
Там, в верхнем выдвижном ящике комода, хранилась коробка с шоколадом, из которой ей давали сладости после ванны, до того, как она почистит зубы. Там возле окна стояли два мягких широких кресла. То, что слева, было папиным; по воскресеньям, если ему не нужно было осматривать пациентов в больнице, он сидел и читал, разбрасывая газеты по полу. Второе кресло было «креслом сказок», достаточно просторным, чтобы в нем помещались Джилл и мама вместе, когда мама читала вслух.
В ногах у огромной кровати ставили колыбель, когда в семье появлялся следующий ребенок. Украшавшаяся каждый раз новыми лентами и кружевами, она оставалась там до тех пор, пока ребенок не подрастал настолько, что уже мог спать в своей кровати в своей собственной комнате.
– Очень маленькие дети любят все маленькое, – объясняла мама, – потому что они только что покинули маленькое теплое место, вот.
Это, должно быть, было во второй раз, когда родилась Люсиль. Джилл было четыре года, и она помнила, как ее мама стала толстой, а потом вдруг снова тонкой, как только Люсиль появилась из ее животика. Когда родился Джерри, Джилл еще сама была ребенком, ей еще не было двух, поэтому она не помнила всего. Но появление Люсиль запечатлелось в ее памяти.
Маленькое, теплое место. Это было загадочным, потому что ребенок казался слишком большим, чтобы он мог поместиться у кого-то внутри.
– Я тоже была внутри тебя? – спросила Джилл.
– Нет, – сказала ее мама, – ты была в животике другой женщины.
– Ну, тогда все понятно. – Это было не так уж и важно. Долгое время она больше не думала об этом, хотя было странным то, что позднее, когда она начала задумываться об этом, эта сцена снова оживала перед ее мысленным взором: Люсиль, туго завернутая в мягкие пеленки, Джилл у изголовья колыбельки и ее мама, одетая во что-то длинное, белое с черными разводами.
