Томас Уайсман - Царь Голливуда
На следующий день в маленьком просмотровом зальчике при одном из кинотеатров Бродвея Александр увидел "Арлезию". Льюис Шолт следил за его реакцией, но Александр старался не выказывать своих чувств, что было не так просто. Он просмотрел самый замечательный фильм из всего, что он видел. Все ленты, виденные им до того, показались ему примитивными и неуклюжими в сравнении с "Арлезией", на которой лежал отпечаток экстраординарной личности его создателя, Вальтера Стаупитца. Рядом с существующей стандартной продукцией фабричного производства эта картина выглядела неповторимой, как отпечатки пальцев. Но Льюис Шолт оценивал картину невысоко из-за, как он говорил, хитрых штук. На самом деле это была история двух привлекательных сестер, уничтоживших человека, путавшегося с ними обеими по очереди. Но было нечто, придающее едкий саркастический оттенок стереотипной, в общем-то, ситуации, — весьма модному тогда сюжету о двух сестрах, соперничающих из-за некоего господина. В "Арлезии" все обстояло чуть иначе. Обычный сюжет начинал здесь потихоньку разворачиваться во что-то такое, что имело двойное дно; оказывалось, что господин в этой истории только пешка, с помощью которой обнаруживалась неестественность отношений между сестрами. Первая сцена, вызывающая шок, показывала Арлезию в тот момент, когда она подглядывает за сестрой, Лоттой, занимающейся любовью с офицером австрийской кавалерии, чью роль сыграл сам Стаупитц. Сначала кажется, что слежка вызвана ревностью Арлезии, поскольку кавалерийский офицер ее любовник; но когда она входит, прерывая тем самым то, чем они заняты, становится ясно, что это вызвано ее любовью к сестре. Герой, типичное создание Стаупитца, сам стал жертвой чувственности: бездушный соблазнитель, невольно разбудивший чувства, которые в конце концов погубят его самого. Этих двух женщин он счел за прекрасную добычу, за двух благовоспитанных дурочек. Отдельные темы, многие интимные сцены публика могла счесть непристойными, в лучшем случае — нелепо-странными, но в основном и тем и другим. Запомнилась сцена, где Арлезия перебирает шелковое нижнее белье сестры, рассматривая каждую вещь отдельно и от этого возбуждаясь. В той сцене, где Арлезия своим появлением прерывает любовный акт между сестрой и офицером, последний намекает, что он с радостью может сделать одолжение обеим сестрам одновременно. Были и еще сцены того же сорта. Первое, что подумал Александр, что этот фильм никогда не будет показан.
По дороге домой он размышлял об этом фильме и у него появилась идея, которую, как он считал, стоило попытаться внушить Сейерману. Он обсудил с ним это на следующий же день. Причем, едва услышав название, Сейерман сказал, что он все об этой "Арлезии" знает. От этой ленты отказались уже все прокатчики страны. Компания, финансировавшая создание этого фильма, уже решила списать его. И было бы просто безумием брать такой фильм хотя бы за цент, если по всей стране невозможно найти кинозала, согласного его показывать. Даже если кто и решился бы прокатать эту ленту, им просто не дали бы этого сделать: моментально поднимутся все общественные моралисты, группами и поодиночке, и уж они постараются подключить сюда полицию и добиться закрытия зала, который имеет наглость показывать такие фильмы. Александр выслушал все это и ответил:
— Но я вот что придумал. Картина идет четыре часа двадцать минут, вы можете вырезать из нее кое-какие фрагменты так, чтобы это выглядело простой историей двух сестер, любящих одного человека; на такой сюжет с удовольствием пойдет публика, это модный сюжет. Вы просто вырежете все сексуальные и сомнительные сцены, а на поверхности останется вполне приличная история. Пусть это и будет немного дерзко, но дерзко в допустимых пределах. Я могу так вам изрезать этот фильм, что никто против него и не пикнет. А вы завоюете публику, поскольку фильм, кроме всего прочего, будет еще иметь репутацию полемической ленты. В таком виде у фильма может быть большой успех. На этом даже можно сделать рекламу: картина, которую никто не хотел показывать. И вообще, они предлагают весьма выгодное дело, я имею в виду финансовую выгоду.
Финансовый аспект дела имел для Сейермана, конечно, решающее значение. До этого он никогда не записывал столь крупную сумму — пятьдесят тысяч долларов; к тому же создателям фильма нужно было отчислить только 20 % дохода, в то время как обычно отчислялось от 30 % до 50 %. Компания, очевидно, не надеялась получить что-нибудь существенное, кроме этих пятидесяти тысяч долларов. Конечно, это большая сумма, тем более что картину почти нельзя показывать. Но вот если сделать так, чтобы прокатывать этот фильм в обычном порядке, он принесет уйму денег. Сейерман отважно силился представить себе эту уйму. Но у него была довольно своеобразная фантазия, фантазия, которая вечно дает себе окорот. Вот и здесь что-то мешало… Очевидно, имелся какой-то неучтенный пункт, который не позволит ему сделать здесь уйму денег. И, сосредоточившись на этом, он быстро понял в чем дело: компания, финансировавшая Стаупитца, могла и сама все это проделать с фильмом.
— Здесь может быть заминка, — сказал Сейерман.
— Я скажу вам, что за заминка, — ответил Александр. — Стаупитц, когда подписывал контракт со своими финансистами, указал в нем, что его картины не могут быть купированы без его разрешения, а он заранее оговаривает запрет на вырезку хоть одного фута пленки.
— Так как же мы будем резать?
Александр засмеялся:
— Разве Стаупитц с нами подписывал контракт? И потом, мы ему просто не скажем.
— Ты думаешь, что он ничего не заметит? — ехидно спросил Сейерман.
— Нет, он заметит, но будет поздно. Мы сделаем сотню копий и пустим ленту одновременно в сотне мест. Он имеет право наложить запрет на демонстрацию картины, но я знаю, что делать, я сохраню все вырезки из его фильма. Допустим, он обратится в суд. Кого он переиграет? Он и сам не пойдет в суд, ибо он знает, что ему нечем оправдать те сцены, которые мы купируем. Как он объяснится перед присяжными, этими моралистами? Его угрозы действенны только в споре с Ай-Пи-Эм, поскольку те могут выпустить картину только в ее первозданном виде. Но в первозданном виде они ее выпустить не могут; и даже если они опередят нас, разорвут с ним контракт, искромсают картину и начнут ее прокатывать, он все равно не станет с ними судиться. Но они, конечно, и сами на это не пойдут. Так что, мистер Сейерман, я уверен в успехе нашего предприятия и готов лично вложить пятьсот долларов в картину.
Сейерман засмеялся:
— Итак, он вложит пятьсот долларов, а мне останется только выложить остальные сорок девять тысяч пятьсот.
