Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь
До предела вывожу звук, и похоже, стёкла в окнах сейчас разлетятся вдребезги, — но мне нужно, чтобы меня услышали. Вдруг мама кричит:
— Лео, сделай тише, я не могу говорить по телефону!
Именно этого я и добивался, но она не понимает и думает, будто мне нравится слушать эту грёбаную музыку на полной громкости. А я всего лишь хочу заполнить своим шумом этот мир с затычками в ушках. Именно это мне и нужно.
Потом в комнату входит отец. Ничего не говорит. Я убавляю звук.
— Пойдём прогуляемся…
Он услышал меня. Мой отец услышал меня. Услышал то, что я действительно хотел сказать.
Мы с ним ни о чём не говорили. Но рядом с папой я почти спокоен, мои сомнения по поводу всего и вся, похоже, улеглись. Мои раны меньше саднят. Папа, отец. Что нужно, чтобы стать отцом? Нужно прочитать уйму книг, родить хотя бы одного ребёнка и обладать силой, как у господа бога.
Мне такое никогда не удастся.
Вот уже пять минут мы лежим рядом с закрытыми глазами в полнейшей тишине. Это Беатриче научила такой игре. Нужно помолчать несколько минут, закрыв глаза и рассматривая возникающие при этом краски. Время от времени мошенничаю и краем глаза посматриваю на Беатриче — она совсем близко, — сдерживая дыхание, чтобы не услышала, как поворачиваю голову.
— Не открывай глаза, — говорит она, будто подозревая что-то.
— Не открываю.
— Что видел?
— Ничего.
— Сосредоточься.
— А ты что видела? — любопытствую я.
— Всё, что у меня есть.
— Какого цвета?
— Красного.
— И что это?
— Любовь, которую мне дарят. Любовь — это всегда долг, поэтому она красного цвета.
Не понимаю. Мне не уразуметь того, что говорит Беатриче. Никогда.
— А ты, Лео, что видел?
— Белый цвет.
— С закрытыми глазами?
— С закрытыми глазами.
— И что же это?
— …
— Ну?
— Всё, чего у меня нет. Любовь — это всегда кредит, который не возвращают…
— Да перестань… — смеётся Беатриче и целует меня в щёку.
С сегодняшнего дня больше не умываюсь.
Пришло время подведения итогов: финальная схватка с Вандалом. Это матч за первенство в турнирной таблице. Отстаём всего на один шаг. И можем только победить. Непременно должны победить. И это будет не просто победа, это должно быть отмщение за разбитый нос Ника и уязвлённую гордость «Пиратов». Злюсь я справедливо. И злость эта выразится в ураганных атаках на ворота соперника и грубых ударах по ногам Вандала.
На кон поставлено всё. Целый год тренировок. Победишь, все девушки будут узнавать тебя, станешь фигурой. «Пират. Вот он, вот он — Пират. Капитан „Пиратов"…» Уже слышу, как звучат эти голоса… И как хотелось бы, чтобы Беатриче увидела мою игру. Хочу посвятить ей этот матч, победу, голы, торжество над Вандалом. Теперь мне осталось только сосредоточиться. Осталось всего полчаса до матча, но готов я к нему по меньшей мере уже часа три. Ник заедет за мной на своём мопеде.
Пришла эсэмэска. Наверное, Ник сообщает, что ждёт внизу. «Мне страшно… я устала, у меня нет больше сил. Я одна… Беатриче».
Звоню ей.
— Что случилось, Беатриче, что случилось?
Голос у неё прерывается. Она плачет, плачет так, как я ещё никогда не слышал.
— Еду!
Спускаюсь вниз и, когда приезжает Ник, не даю ему и слова сказать:
— Отвези. Немедленно. Приеду потом, думаю, что успею…
Ник теряет дар речи и, бросив меня, уезжает. Вижу, как он быстро уносится на своём мопеде, и понимаю, что навсегда теряю друга.
Мне дьявольски больно.
Беатриче открывает красные от слёз глаза и высвобождается из моих объятий.
— Спасибо, что приехал, сегодня мне очень трудно оставаться одной… Очень…
— Почему?
— Мне страшно.
— Чего?
— Потерять всё, уйти в никуда, в тишину, исчезнуть навсегда, никогда больше не увидеть людей, которых люблю.
Слова эти не укладываются в моей голове. Могу сказать только о том, что действительно неоспоримо:
— Я здесь.
Желая вырвать её из этого страха, сжимаю её руки, словно гимнаст на трапеции, которому доверена жизнь товарища, висящего без лонжи.
— Пиши…
Она произносит это еле слышно, и мне приходится наклониться к ней, чтобы различать слова. Дыхание учащённое, хриплое, словно кто-то царапает железом по камню. Записываю то, что она еле шепчет. Закончив диктовать, протягивает мне дневник:
— Возьми. Сохрани. Это последняя запись. Дарю тебе его.
Не могу взять, качаю головой и кладу дневник рядом с ней.
— Думала, пишу для себя. Но поняла, что для тебя. Это всё, что могу и хочу подарить тебе, Лео.
Не противлюсь.
— Беатриче, когда-нибудь мы ещё почитаем его вместе.
Она улыбнулась.
— Да. А теперь иди. Уже поздно. Я устала.
Мне тоже хотелось что-нибудь подарить ей, но я ничего не принёс с собой. И не могу уйти просто так. Роюсь в карманах. Ничего, кроме… Переливающийся разными оттенками синего камушек, который я взял однажды у неё в гостиной. Какой позор! Как некрасиво! Но это единственное, что у меня есть. Кладу камушек ей на ладонь, словно бриллиант:
— Мой талисман, пусть будет у тебя.
Беатриче улыбается, и в глазах её отражается небо.
— Спасибо.
Целую её огненно-рыжую голову, и моя жизнь мгновенно наполняется её кровью.
— До встречи.
— До встречи.
Прижимаю дневник Беатриче к груди, словно это моя собственная кожа. И снова думаю, что единственный мой подарок украден в её же доме. Мне нечего подарить, кроме разве любви, которую получаю или ворую. Прежде чем покинуть дом Беатриче, прихватываю другой голубой камешек. Не могу же я оставаться без моего талисмана…
Ночь — это когда всё заполнено словами.
Слова в дневнике Беатриче, будто дневным светом, осветили мою первую в жизни ночь, которую я провёл без сна. Ночь, когда другие занимаются любовью.
Если рай существует, то приведёт меня туда Беатриче.
«Боль вынуждает меня прикрыть веки, прятать глаза. Я всегда думала, что буду жадно впитывать мир своими глазами, подобно пчёлам, которые опускаются на цветы, чтобы испить красоты. Но болезнь заставляет меня закрывать глаза: из-за боли, из-за бессилия. Лишь постепенно я поняла, что с закрытыми глазами вижу больше, что за опущенными веками видима красота мира, и красота эта — Ты, Господь Бог. Ты для того заставляешь меня закрыть глаза, чтобы я была осторожнее, когда открою их».
Так написано в дневнике Беатриче. И сегодня я смотрю на мир её глазами. Если бы жизнь имела глаза, то это были бы глаза Беатриче. Отныне хочу любить жизнь, как никогда прежде. И мне почти стыдно, что я не делал этого раньше.
