Ольга Сенько - Красота в наследство
Со Стасом Ирина никогда больше не встречалась. Дней через десять к ней забежала Оксана и, задыхаясь от негодования, донесла:
— Ириша, нет, какая сволочь! Что он себе позволяет, этот жалкий мазила. Представляешь, он меня просто послал. Наглец! Жалкий урод! Извращенец чертов! Возомнил о себе, Гумберт несчастный! Ну ладно, мы еще посмотрим, как он запоет дальше. Можно и опять его определить туда, где ему самое место. Я слышала, что он своим гнусным привычкам не изменил. Опять с малолетками.
— Да успокойся ты! — успокаивала Ирина как могла. — Зачем он тебе? Пусть живет.
— Да черт с ним, конечно. Но знаешь: что-то в нем есть. Глаза у него странные…
— Глаза как глаза. Тебе показалось.
Через пару месяцев все тот же всезнающий Авербух сообщил ей, что Стас уехал во Францию. И больше она его никогда не видела. Лишь попадая в Париж и бродя по людным улицам, она вспоминала его, и временами казалось, что она чувствует на себе его взгляд. Но это только казалось.
А жизнь продолжалась, ее прочный и надежный дом требовал внимания. Сын из красивого ребенка постепенно превращался в красивого подростка, ладного и спортивного. Ирина препоручила его репетиторам и спортивным тренерам, а поэтому видела нечасто, и вопрос о дальнейшем образовании в Англии уже был решен.
А вот муж требовал доработки. Хотя ничто, абсолютно ничто не вызывало беспокойства. Женька принадлежал ей. Собственно, он всегда был ее собственностью, с того самого момента, когда они впервые встретились, хотя жаждал быть ее завоевателем, владеть ее телом и душой. Шаг за шагом, день за днем, год за годом его притязания сокращались, сжимались, как шагреневая кожа, и в результате ограничились территорией, где Ирина поставила вешки. Ему досталось только тело. И то не все. Ему достался фантом, который жена помещала на супружеское ложе, потом смотрела из угла комнаты или с потолка, как он жадно и страстно его ласкает, и прицельно дергала за ниточки, как кукловод. Тело было тренированно и слушалось. Конечно, все это было скучно, несмотря на постоянное разнообразие сценария ночи. Ирина была режиссером-постановщиком и актрисой в одном лице. Сценарии заимствовались из разных источников — японских книг, американских пособий и даже из учебников по сексопатологии. Исполнение шлифовалось до полной достоверности. Ведь ее муж был далеко не глуп, и она это знала. В Женьке сочеталось все: интеллект, практичность, готовность к риску, умение поступаться многим ради еще большего, хорошая, прямо скажем, удачная внешность и обаяние. К разным людям он умел применять многие свои качества, и только для нее одной выкладывал все, что имел. Любовь его была бескорыстна. Постепенно он сам снял перед ней всю кожу и остался беззащитным. Дотронься пальцем, занеси микробов — умрет.
Все это произошло постепенно. Когда Женька был еще молодой и резвый, мотался на машине по поставщикам, банкам, приятелям и проворачивал за день кучу разных дел, кожа с него сниматься не хотела. Вечером он зачастую падал и засыпал, все-таки положив на нее руку — здесь, мое. Тогда Ирина была в курсе всех его дел. Она знала цены, объемы поставок, сроки возврата процентов, пути ухода от налогов, мимоходом обучилась бухгалтерии, а также была в курсе личных слабостей сотрудников и конкурентов. Была уверена: случись что с мужем — она поведет дела не хуже. Но, как известно, человек зарабатывает деньги сначала от нужды, потом по инерции. И наступает такой момент, когда нужда задавлена, потребности удовлетворены и денег столько, что они сами начинают делать себя без вашего непрерывного участия.
Именно в этот период Ирина и подкараулила мужа, направив остатки его жизненной энергии в спальню. Женька уже закусил удила и выбился бы в олигархи, но она нажала на тормоз. И начались шоу на широком испанском ложе.
Человек может получать удовольствие от многих вещей — от еды, от сна, от секса и даже от того, что живой.
Все эти вещи не доставляли удовольствия Ирине. Она частенько об этом задумывалась, и из темных глубин памяти услужливо всплывала ночь, которую она хотела и не могла забыть…
Женька несколько раз просыпался по ночам. Он вообще спал чутко, а тут… Заснув после феерического секса рядом с женой — спокойной, удовлетворенной и безмятежно улыбающейся, он просыпался оттого, что Ирина стонала. Впервые услышав ее стоны, он решил, что ей снится страшное, самое страшное, что было в ее жизни — смерть родителей, рождение дочери, изнасилование, да бог знает что еще. Он прислушался и присмотрелся… Ирина дышала прерывисто, хрипло стонала и через некоторое время стала судорожно подергиваться — несильно, но заметно. Потом глубоко и счастливо то ли вздохнула, то ли всхлипнула — и все смолкло… Что такое с ней происходило, Женька догадался. Тем более что незадолго до этого все это было наяву. Только немного не так… Красивее, что ли… Но ведь было же! Все было! Она сама как с цепи сорвалась в последнее время. Жена вошла в возраст зрелой женщины. Все правильно, так и должно быть, он слышал, читал, рассказывали… Наконец-то она его хочет. Хочет часто, много, даже слишком, хотя нет — не слишком. Он способен любить ее всегда — любил холодную, любит страстную, будет любить любую, хоть мертвую. Она проснулась для жизни, как спящая царевна, и это он ее разбудил. Это — его женщина.
А днем ждало много других дел — совсем других, непохожих на ночные. День — это работа, еда, спорт искусство, приемы. Днем не было места любви, и в мире не было места женщинам, хотя они его густо населяли: секретарши — длинноногие, молодые и смазливые — для имиджа, юристы — тоже нестарые и недурные — для бизнеса, старые подружки и жены приятелей — для общения. Зарождались чужие страсти, женились, разводились, встречались, рожали, любили и ненавидели его друзья, знакомые и незнакомые, а он проживал свой день и ждал, когда придет домой и снимет свою кожу, а на границе дня и ночи обнимет Ирину.
Лишь иногда, очень редко он думал: «Она — это камин». В глубине души ему хотелось, чтобы она была русской печью, а она — камин. Красивый, с изразцами, дорогими часами, ярким светом и жарким теплом. Камин — престижен. У них было два камина — в городской квартире и в коттедже за городом. Это было дорогостоящее удовольствие. А когда они впервые посидели возле камина втроем с сыном, он вдруг подумал, что как бы хорошо привалиться сейчас к теплой печке — простой и неказистой, родом из детства, из бабушкиной избы в деревне. В Женькином детстве была своя бабушка, а у бабушки своя деревня, куда он ездил летом. В холодные дни печку топили, и он лежал на ней, набегавшись по улице, и отогревался под ее теплой защитой. Она не сияла светом, но честно держала тепло и была главной в доме. Впрочем, деревенские корни — это хорошо и надежно. И глупо и даже дико представлять его жену возле печи с ухватом и горшками. Она — его главная гордость и все, чего он достиг. Остальное можно не учитывать.
