Лариса Кондрашова - Шоу для завистницы
— Ну ты, батя, моща! — восхищенно бормочет Вова.
— Делов-то! — самодовольно хмыкает водитель, выруливая на соседнюю улицу.
Теперь наш оторвавшийся «хвост» ни за что не найдет, пардон, задницу, к которой мечтал прицепиться.
В салоне царит веселое оживление. Мужчины переговариваются и хлопают Виталия Григорьевича по плечу.
— Небось в «Формуле-1» вполне смог бы участвовать, — говорит Найденов.
— Ну, «Формула» не «Формула» а в гонке «Париж — Дакар» участвовал, — скромно поясняет водитель.
В салоне повисает завистливое мужское молчание.
Глава девятнадцатая
Банкет проходит блестяще. По крайней мере для меня, где во всем зале я — звезда номер один.
Трудно ею не быть, если в большой, преимущественно мужской компании всего две женщины — я да секретарша кого-то из москвичей. Мечта любой женщины — побывать в таком раю.
Мы же все уверены, что мужчин у нас в стране мало, всего ничего. На всяких там мероприятиях — к примеру, концертах, спектаклях чаще всего женщины в большинстве. А тут… Опровержение подобных утверждений, другой мир, где женщина чувствует себя именно женщиной, где ей все внимание и комплименты.
Меня приглашает на танец Найденов, на полсекунды опередив одного из инвесторов.
— Сори, — говорит он мужчине, — но сейчас моя очередь.
Он увлекает меня в центр зала, где топчется секретарша с немцем.
— Я и так слишком долго ждал. И вообще. Не для того я с тобой в Москву приехал, чтобы безучастно наблюдать, как вокруг тебя толпятся эти жеребцы.
— Вот как, оказывается, ты просто со мной в Москву приехал? Что вообще происходит, Найденов? Я, между прочим, глава пусть небольшой, но фирмы и подключаюсь к работе моих девочек только в крайних случаях. Я оставила свое дело на малоосведомленного человека, и все ради чего, ради твоей прихоти?
Он явно смущен.
— Почему сразу прихоти? Я предложил тебе работу. Между прочим, ее оплатил. Какие ко мне могут быть претензии? Разве желание клиента для тебя не закон?
— Закон.
— Тогда какая тебе разница, каким образом ты исполняешь свои обязанности?
Посмотрев в мои глаза, из которых прямо-таки выплескивается гнев, он добавляет:
— И потом, ничего ведь заранее не известно. А вдруг на меня кто-нибудь начнет нападать… прямо сейчас и ты закроешь меня своим гибким телом.
Не выдержав, я улыбаюсь. И в самом деле, мне все равно. Почти все равно, потому что я не привыкла тратить время зря, и мне жалко, что это делает мой работодатель.
Больше я не буду говорить на эту тему, но про себя решаю: в следующий раз на такую удочку не попадусь. Превращать свою работу в цирк никому не позволю. Захотелось ему, видите ли, приколоться. Нашел себе девочку-припевочку!
Однако, несмотря на то что я умею скрывать свои чувства, провести Найденова мне не удается.
— Я все-таки тебя огорчил, — говорит он. — И сам не знаю почему, но с тобой у меня все получается невпопад. Наверное, оттого, что я… робею.
— Что? Я не ослышалась?
— Не ослышалась, — нарочито тяжело вздыхает он. — Ты — такая знаменитая, такая титулованная, да еще и кандидат наук. Слушай, многие женщины к сорока годам такого не достигают, а тебе нет и тридцати.
Я ничего не отвечаю, но про себя сожалею, что все свои восхваления моих достоинств Михаил Иванович не позволил себе в присутствии Марины Константиновны. Вот бы она послушала!
Мысленно проговариваю это и вдруг понимаю, что думаю так скорее по привычке еще того времени, когда я все хотела что-то доказать Лавровым. Чтобы они поняли, что я не хуже их, а теперь… Я же выздоровела! Ну да, у меня прошла хронически запущенная болезнь.
Больше не вспоминается мне, как когда-то, ни презрительный взгляд Лавровой, ни ее явное моральное превосходство. Наоборот, помнится какой-то потерянный Петр Васильевич и его жена, тоже поникшая. Оба понимали, что с освобождением Лаврова их проблемы не ушли. И вряд ли его соратники оставят своего приятеля в покое, уж больно приличный кусок в баксах они ему насчитали.
Даже если они и думали обратиться за помощью к своему сыну, то вовсе не были уверены в том, что сыночек на их просьбу откликнется.
Я и сама не знала, почему представляла Евгения законченным мерзавцем. Раньше ведь я считала, что он просто слаб духом.
Да пусть он и откликнется, и заберет своих родителей к себе в Америку, но что-то я увидела в них такое, отчего мне больше не хотелось принадлежать к их роду. И стало почти безразлично, что там они обо мне думают!
Разве такие отношения у меня с моими родителями? Мы — прежде всего близкие люди, готовые всегда прийти друг другу на помощь, а уж бросить в беде… никому бы из нас и в голову не пришло.
А самое смешное, я ведь так ничего и не сказала о себе, не похвасталась своими достижениями, которые должны были бы убедить Марину Константиновну в том, что она была ко мне несправедлива.
Теперь я могла отпустить на волю свое воображение и не мешать ему представлять, что было бы, возьми Лаврова тогда, шесть лет назад, меня с собой. Чего греха таить, мне мечталось об этом. Я представляла себе идиллические отношения с моими новыми родственниками и как они полюбят нас с Мишкой, когда поймут… Что они должны были понять, я, оказывается, представляла себе довольно смутно.
Нет, теперь я ни о чем не жалела. Все сложилось правильно в моей жизни. И то, над чем подшучивает Найденов, целиком моя заслуга. Я сама себя сделала.
А моя маленькая фирма… Это всего лишь переходный этап к чему-то большому, по-настоящему важному, чему, я пока еще не решила. Как будто бежала, бежала, добежала до финиша, но это был всего лишь один из этапов жизненной эстафеты, а таких этапов у меня впереди еще много. Я твердо в этом уверена.
Едва наш самолет из аэропорта Внуково поднимается в воздух, как я засыпаю и сплю до самой посадки в родном городе. Даже странно, что меня так потянуло в сон. И в самом деле, как при выздоровлении после тяжелой болезни. Надолго затянулся мой давний стресс. Говорят, в молодости все переносится легко, а у меня, видно, вирус был особый, потому и болела я долго, с осложнениями.
В самолете Найденов сел рядом со мной. Он, видимо, надеялся, что хотя бы в самолете мы с ним поговорим по душам и он объяснит мне все про наши с ним отношения. После банкета он проводил меня до моего номера, но на попытку со мной поговорить, как накануне, я ответила извинением:
— Прости, Миша, я почему-то так устала, что совершенно не способна к разговорам. Или к игре в шахматы. Я элементарно иду спать!
Невольно приходит на ум стихотворение нашего с Мишкой любимого поэта:
