Дерзкая. Пленница (тело)хранителя (СИ) - Светлана Тимина
Совесть? Или что-то другое? Один хрен. Ничто не помешает мне убить его. Переговоры невозможны. Козырь в виде Юли тоже теряет сове значение. Я оказался не в состоянии использовать девчонку, чувства к которой стоили мне, возможно, даже жизни.
— Ожидал увидеть кого-то другого? — со смехом кричу, забавляясь его вытянутым лицом.
Белов медлит недолго. А затем делает жест своим людям расступиться. Идет как-тот неловко — я понимаю, что на него тоже надели бронежилет.
— Дочь моя где? — его голос прерывается.
Иду навстречу. В голове только одна мысль — успеть выстрелить, держаться так, чтобы он закрывал меня собой в некотором плане от потока пуль.
— Могла бы оказаться там, где мои сын и жена. Благодари бога, что я не такой отбитый.
— Я доверил тебе самое ценное. Чего тебе не хватало? Денег? Кто тебя нанял?
— Ты дебил? — мне уже не нужно кричать, расстояние между нами сократилось, да и дождь начал стихать. Только раскаты грома еще сотрясают небо. — Ты так и не понял, кто я?
Он вглядывается в мое лицо. Держит руку поднятой, сдерживая своих спецназовцев. Сейчас все решится. Едва услышит мое настоящее имя — все закончится. И я точно знаю, что унесу его с собой на тот свет.
— Тагир Булатов вернулся, еб твою мать.
— Б… Булат? — произносит он с таким потрясением, что у кого-то сдают нервы.
Очень удачно сдают. С шумом шин, криками и лязгом оружия. Дом оточило подкрепление. И когда раздается автоматная очередь, переговоры превращаются в какую-то вакханалию.
Меня задевает выстрел. Бронижелет сдерживает пулю, но это больно. Падаю в грязь, краем глаза замечая, как Белый хлюпается туда же, в расстоянии полутора метров.
— Не стрелять! — я не знаю, кому принадлежит этот истошный вопль, голос не похож на голоса участников всей этой экшен-пьесы.
Численное превосходство — на стороне противника. Люди в черном везде, куда только хватает возможности дотянуться взглядом. Хочу закричать, что для меня было честью воевать с ребятами, но слов уже никто не разберет.
Выстрелы. Топот ног. Ругань. Но при этом убивать их не спешат, профессионально скручивают, лицом в грязь. Белов в своем репертуаре. Легкой смерти не будет. Замордует до смерти — с него станется.
— Сдохни, тварь, — поднимаюсь на колени, едва различая что-то от залепившей лицо грязи, направив пистолет в голову Белого, и начинаю жать на курок…
В голове словно бьют одновременно сотни маленьких молотков, она просто разрывается. Так и выглядит загробная жизнь, или, мать его, в аду закончились спички, и будут стучать по темечку?
Темнота рассеивается. Кожу словно стянуло. Я пытаюсь вспомнить, успел ли я выстрелить, и почему не слышал того выстрела, который меня отправил в нокаут.
Дождь закончился. Я сижу, прислонившись, предположительно, к стене, и не могу пошевелить руками. Боль также сбоку, в правом ребре — туда угодила пуля, и хоть бронежилет ее остановил, это охренеть как больно.
Успел? Или после такого меня бы точно не оставили в живых? Вопросы без ответа разрывают голову дополнительным витком пытки. Руки не слушаются, и постепенно, по мере того как к ним возвращается чувствительность, понимаю, по какой причине не могу их развести. Ощупываю пальцами металл браслета.
От этих тварей в любом случае легкой смерти не дождешься. Надеюсь, все было не зря. А если промахнулся — шанс еще остается. Впиться в его глотку зубами, к примеру. Сберечь силы при любом раскладе будет полезно.
Здесь кто-то есть кроме меня. Как хищник, что давно идет по следу и давно привык уворачиваться от ударов в спину, я это чувствую.
Не убили, значит. Что означает — скорее всего — что Беляев тоже остался жив. Не упустит возможности посмотреть в мои глаза перед тем, как спустить курок. И наверняка перед этим еще расскажет в подробностях, как мучительно умирала моя семья.
Я бы на его месте поступил именно так.
Жду, пока яркие пятная перед глазами не уйдут в небытие и я смогу поднять веки так, чтобы рефлекторные слезы от яркого света не приняли за свидетельство слабости либо поражения. Это удается, хотя и с большим трудом.
Холодный электрический свет режет сетчатку. Непроизвольно напрягаю руки, сталь наручников впивается в кожу. А боль в затылке полыхает с новой силой.
Темное пятно в кресле у спины ничто иное, как тот, кого я надеялся убить. Не срослось. Он здесь. Бледный, помятый, костюм в грязи, на плечах полотенце. Из моего гардероба. Выглядит смешно, и я позволяю себе ухмылку.
Я много чего могу себе позволить перед смертью. Если это заденет противника — тем более.
Мы одни в комнате. Ее я почти не посещал за все то время, пока использовал дом в качестве тюрьмы для ценной заложницы. Юлька, надеюсь, жива. Я строго приказал ребятам к ней не прикасаться…
Уму непостижимо. Смерть дышит мне в затылок, а я переживаю о ней. Дочь Беляева сделала невозможное. Добралась туда, куда никогда бы не добрался он сам. Если я и проиграл в поединке — то только ей.
— Где она? — голосовые связки меня не слушаются, и вместо четко поставленного вопроса выходит сдавленный хрип.
— Жалеешь, что не успел ее спрятать?
Беляев смотрит как будто сквозь меня. Странное выражение его глаз на миг сбивает с толку. Нет злорадства, торжества и жажды возмездия. Я не понимаю, почему там вижу то, чего быть не должно.
— Да все нормально с ней. Скоро домой отвезу. И да, спасибо, что не обидел ее… ну сверх того, на свадьбе. Я бы тебе только за это…
Едва его слышу. Так, Юлька в безопасности. Ничто теперь не помешает нам схлестнуться один на один, пусть и силы не равны.
— Я бы не причинил ей зла. Можешь не равнять меня по себе. Ты сжег портрет Марины следом? Или он до сих пор при тебе, напоминает о самом мужском поступке из всех?
Беляев меняется в лице. Но ненадолго. Скручивает крышку с бутылки виски и делает глоток.
— Будешь? — даже не кривится, вытирая рот тыльной стороной ладони.
— Не откажусь, хотя только вот без рук будет проблематично. Но ты же хрена с два их с меня снимешь.
Белый медленно подходит ко мне, слегка кривясь от боли.
