Импринт - Вероника Десмонд
В горле пересыхает, и я шепчу, завороженная этим странным блеском в его мрачных глазах:
– Ты можешь ранить нас. Не… не надо.
Он выгибает идеальную бровь, возвращая свои пальцы на мою мокрую киску. Господи, я еще никогда в жизни не была такой возбужденной. Что со мной не так?
Ты ненавидишь его. Помнишь об этом?
– Это тупое лезвие, Катерина. Если не давить, то не порежешься. Игрушка сделанная специально для тебя, тебе нравится? – его лицо оказывается так близко к моему, что я могу вдыхать только его опьяняющий аромат и табачное дыхание.
– Нет.
Без предупреждения он проникает в меня сразу двумя пальцами, и я давлюсь воздухом, вцепляясь в его широкие плечи. Под моими ладонями бугрятся сильные мышцы, и у меня начинает кружиться голова.
– Ты никогда не признаешься, что возбуждаешься от подобных вещей, не так ли? Почему ты трахалась с Хваном, Катерина?
Если раньше его действия казались мне грубыми, то сейчас это просто буря. Я сжимаю губы, все глубже и глубже погружаясь в его темный взгляд. Мне даже кажется, что он становится еще темнее с каждым толчком его пальцев внутри меня.
– Не будь таким лицемером. Почему ты спал с моим учителем, Кастил?
Его пальцы внутри меня замирают, а глаза сверкают. Под гротескным лунным светом он видится чудовищем, но теперь я слишком очарована им, чтобы бояться.
Он отбрасывает нож в сторону, хватая меня за подбородок и не вынимая другую руку из моей киски. Дождь становится просто невыносимым. Мы промокаем насквозь, одежда липнет, а мне все равно.
Мне просто все равно. Я вижу, слышу и чувствую только его.
– Скажи мое имя еще раз, – его лоб прижимается к моему, а пальцы делают новый толчок. Мне даже почти не больно. – Кэт, скажи мое имя.
Я прикрываю глаза и хриплю:
– Повторяю еще раз: иди к черту.
О боже, эти пальцы… Они проникают совсем неглубоко, но мне плохо лишь от одного соприкосновения его кожи с моей.
– Смотри на меня, когда я трогаю тебя, котенок.
Я слушаюсь, завороженная его глубоким голосом.
– Я ненавижу тебя.
Толчок. И круговое движение большого пальца по клитору. Вот… черт.
– Я знаю.
– Почему ты пропал? – я плачу, вцепляясь в его мокрую толстовку. – Куда, черт возьми, ты пропал? Почему ты… почему ты делал это с профессором?
Он вынимает из меня свои пальцы, а потом с легкостью берет на руки и несет под тень густых деревьев, укрывая от дождя.
– Что это? Если ты имеешь в виду унижение, то я действительно ее унизил, потому что она, блядь, заставила тебя плакать.
– Я смотрела видео, – я злюсь, несмотря на то, что мое тело предает меня. – Ты просто… отвратителен.
Кастил отстраняется, возвышалась надо мной высокой, внушительной фигурой.
– Ты смотрела до конца?
Я краснею под его аномальным взглядом и отворачиваюсь.
– Я не прикасался к ней, – он ведет своими пальцами в моей мокрой шее, размазывал капли дождя по коже. Я замираю. – Ты ревнуешь? Повторяю: ты моя гребаная собственность, Катерина. Я предупреждал тебя о моих целях. Думаешь я позволю кому-то обидеть тебя?
– Это можешь делать только ты? – я усмехаюсь, несмотря на то, что дрожу всем телом, ощущая дикое головокружение.
Все это просто… слишком. Его запах смешанный с ярким ароматом дождливого леса, его низкий голос, его взгляд.
Как вообще можно вытерпеть такой прямой взгляд? Но именно это я и делаю: смотрю в его дьявольские глаза, понимая, что отправляюсь прямиком в ад. Возможно там мне и место, учитывая то, как сильно я промокла из-за его чудовищных касаний.
Кастил делает шаг вперед, прижимая меня к дереву. В его глазах больше нет пустоты – там чистая одержимость.
– Только я, Кэт. Тебя могу касаться только я, – он проводит языком по моей губе. – В твоей голове должен быть только я, – укус. – Ты, блядь, моя.
Он обрушивается на меня с безумным поцелуем, обращаясь с моим ртом, будто тот его лучший ужин. Наши языки соприкасаются, его рука обхватывает мою шею, чтобы потянуть ближе.
Я кладу ладони на его твердую грудь, но не отталкиваю. Совсем нет. Лишь пытаюсь убедиться, что его сердце бьется также рвано, как и мое.
Однако его пульс спокоен, а сердцебиение ровное.
Все убеждения, к которым я пришла за эту неделю, рушатся, как карточный домик, под воздействием этого жестокого монстра.
Манипулятивного монстра. Чертого сталкера. Психопата.
И я хочу, чтобы…
– Кастил, – шепчу я, отвлекая его от моей шеи. Новый укус. – Кастил…
– Да, котенок?
Мое сердце на миг останавливается от этого ласкового прозвища, произнесенного мрачным и хриплым голосом. А потом я перестаю дышать, когда его лицо оказывается совсем близко с моим. Нечестно, что он имеет на меня такое влияние.
Мысли покидают меня, когда его пальцы впиваются в мои скользкие складки. Одно скольжение, второе, третье… о, боже.
Я сказала последнее вслух?
– Да, Катерина, – его голос огрубел и стал звучать совершенно угрожающе. – Зови меня своим гребаным Богом. Тебе нравится, когда я трогаю тебя ночью, в лесу? Ты становишься такой мокрой, что полностью заливаешь мою руку. Что будет, когда вместо нее будет мой член? Ты будешь рада ему?
Яростные мурашки распространяются по моей сверхчувствительной коже. Я отвечаю лишь приглушенным звуком, когда из его горла вырывается глубокий стон.
Кастил полностью контролирует ситуацию. Я нахожусь в его грубой, безапелляционной власти, и он действительно может сделать со мной все, что захочет. И сделает. Уже делает.
– Расстегни куртку.
Испытывая невероятное смущение, я все-таки подчиняюсь. Мои пальцы дрожат, когда я тяну молнию вниз. Холодный порыв воздуха мгновенно охлаждает мою разгоряченную кожу, и я судорожно выдыхаю.
Кастил движется по клитору в том направлении, которое сводит меня с ума и доводит до безумия. Остаются лишь дьявол, высокие деревья и мое прерывистое дыхание, нарушаемое шумом дождя.
Все еще прижимая меня к дереву и грубо лаская внизу, Кастил опускает взгляд на мою грудь, а затем начинает поочередно щипать соски, вырывая из меня вскрики.
– Вот так, малышка, – ровное дыхание лижет мою щеку, как лесной пожар. Вместе с тонким бюстгальтером платье опускается вниз, открывая ему вид на мои соски. – Отныне я единственный, кто видит тебя такой. Единственный, кто может видеть твою потрясающую грудь. Тебе больно?
Он жестко переминает между пальцами мои твердые горошины, делая их еще тверже и острее. Я могу лишь дрожать и тихо плакать, доведенная до крайней степени безумия. Никогда бы не подумала, что меня могут возбудить столь грубые действия.
– Отвечай, когда я спрашиваю, Катерина, – он
