Очарованный (СИ) - Дарлинг Джиана
Во многом это было символично, обмен денег на свидание. У меня не было желания провести с ней одну жалкую ночь, и я не чувствовал необходимости просить или торговаться с кем-либо за эту привилегию, но я подумал, что это был очень приятный, хотя и несколько драматичный жест.
Особенно после того, как я отверг ее в Милане. Вид ее бесценного, потрясающего лица, разбитого тысячами мелких трещин и осколков, когда я так безжалостно уронил ее сердце на крышу Дуомо и раздавил его каблуком, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь. Это было необходимое зло. Орден внимательно следил за Козимой в течение первого года нашей разлуки, углубляясь в ее интернет-историю и привычки ее новой жизни в Нью-Йорке. Я тоже. И для обеих сторон было очевидно, что Козима все еще одержима мной, ее бесконечные встречи с психотерапевтом, заказы книг на Amazon и один злополучный визит в БДСМ-клуб были более чем свидетельством этого.
Поэтому, чтобы убедиться, что она в безопасности, мне пришлось раздавить ее.
Не было большей пытки, чем любить женщину и не иметь возможности обладать ею. Единственное, что облегчило боль за последние четыре года, — это прогресс в борьбе с тем самым Орденом, куда я пришел проникнуть той ночью.
У меня было достаточно информации о большей части Ордена, чтобы пожизненно засадить некоторых из самых влиятельных людей, включая Ноэля, который находился под домашним арестом в Перл-Холле за свои коррупционные отношения с администрацией порта Фалмут.
Конец был близок, и лучший человек, более сильный человек держался бы подальше от Козимы, пока все не закончится.
Но я не был более сильным человеком.
Я был полностью разбит тяжестью Козимы в моей груди, якоря и цепи, которые натягивались во времени и на расстоянии между нами.
Она не могла выйти замуж за другого мужчину.
Ни в коем случае теперь, когда я добился ее подчинения и ее неохотной капитуляции, я не смог бы провести еще один кровавый, мучительный день без нее.
Это привело меня к двери нью-йоркского центра Ордена, Клуба «Бахус», где я грубо показал обществу нос и забрал то, что принадлежало мне.
Женщины, как украшения, свисали с потолка, нанизанные на золотые цепи, алмазные веревки, жемчуг на нитях из армированного углеволокна, чтобы красавицы не упали на пол в клубке богатств. Они были подвешены в различных позах красивыми петлями шибари. Рыжая висела из воздуха вниз головой, ее волосы были пылающей стрелой, ее ноги были прикованы наручниками к деревянному луку, колени вывернуты наружу, а обнаженная киска была обнажена. Они превратили ее в символ лука и стрел, классического оружия охотника.
Другая медленно вращалась, склонив шею и выгнув спину, пока ее голова почти не коснулась острого пальца ноги, как балерина, вертящаяся в музыкальной шкатулке. Она была схвачена ярдом мерцающего бледно-розового шифона, три куска которого обхватывали ее горло и удерживали его натянутым назад в тщетной попытке коснуться ее поднятого правого бедра.
Они были бы так прекрасны, если бы согласились на это. А так я мог прочитать страх в их стеклянных глазах, почувствовать металлический привкус их стрессового пота, разбавляющий пропитанный кожей воздух клуба.
Пятнадцать девушек украшали роскошный интерьер Клуба «Бахус», трапеции света от мягко покачивающихся люстр разрезали их кожу на кусочки золота. Мужчины рисовали эти желтые фигуры на своей коже, когда они гуляли по огромной комнате, пили виски и дружелюбно болтали со своими товарищами, глазея и приставая к выставленным напоказ женщинам.
У меня не было никакого желания присоединяться к ним.
Большинство мужчин не знали меня в лицо, но некоторые знали, и весь мой план заключался в том, чтобы оставаться анонимным до последнего момента.
Я проскользнул сквозь тени по краям стен, отделанных синей парчой, пока не нашел кресло с бархатной обивкой, с которого была идеальная точка зрения для моей цели.
Моя красавица была подвешена в тончайших золотых цепях, тысячи из них связывали ее груди в раздутые вершины, обвивали ее живот и между бедрами так, что ее ноги были согнуты и раздвинуты, открывая ее киску прохладному воздуху комнаты и горячим глазам покровителей. Ее руки были сложены над головой и полностью покрыты золотом, что казалось, что она носит их как корону.
Она была единственной женщиной во всей комнате, которая смело смотрела из своего рабства, которая поднимала подбородок настолько, насколько позволяли веревки, чтобы она могла смотреть в глаза каждому из своих развратных поклонников и молча посылать их всех к черту.
Богиня в цепях все еще была богиней.
Никакие маневры или господство над ней не изменят этого.
Боже мой, от нее у меня перехватило дыхание.
Я щелкнул пальцами одному из парней, ходивших вокруг с подносом с напитками, и украл для себя чужой виски. Мальчик поджал губы, но не произнес ни слова протеста, отстранился и вернулся к своим обязанностям.
Он знал свое место лучше, чем Козима, а у нее за плечами были годы резкости и мужского доминирования.
Потягивая виски двадцативосьмилетней выдержки Лафройга, я задавался вопросом, была ли ее неспособность сломаться причиной того, что я пришел в такой восторг от нее. В ее подчинении не было ничего хрупкого или пустого, ничего, что могло бы сломаться под силой воли другого мужчины.
Она была слишком теплой, слишком эластичной и замкнутой, чтобы вот так щелкнуть. Вместо этого она сгибалась, извивалась и принимала формы, продиктованные моей властью. Это делало красоту ее подчинения совершенно пьянящей и бесстыдно дурманящей, потому что под моим контролем была не просто случайная, сломленная женщина, а сильная и воодушевленная женщина, которая решила подчиняться моим командам.
Было взаимное уважение к силе, которую каждый из нас отдал в обмене.
Если бы вы спросили меня много лет назад, когда мой отец впервые заставил меня высечь одного из своих рабов, уважал ли я когда-нибудь женщину так, как я уважал свою жену, я бы подумал, что вы сумасшедший.
Но в тайне правда об этом нашла бы отклик.
Я ненавидел то, как Ноэль обращался со своими рабами, и как только я стал достаточно взрослым, чтобы выдержать побои вместо них, я принял это.
Всю свою жизнь я верил, что запрограммирован быть точной копией своего отца. Что моя природа всегда будет перевешивать заботу, которую проявляла моя мать.
Когда я сидел в темноте гедонистического клуба и пил скотч, планируя расчленить человека, который стоял рядом с Козимой, как ее ложный бог, облегчение, которое охватило меня, было похоже на крещение.
Я не был настолько глуп, чтобы думать, что мои чувства к Козиме смыли кровь с моих рук или бесчисленные темные дела, свидетелем которых мне пришлось стать членом Ордена. Я по-прежнему, непреклонно и всегда оставался злодеем, которого так желал мой отец еще до рождения.
Но если бы у меня было сердце, я бы любил Козиму со всех сторон.
Если бы я мог быть героем, каким бы то ни было образом и на какой-то отрезок времени, то это означало бы спасти женщину, которую я называл своей с того момента, как она спасла мне жизнь в миланском переулке пять лет назад.
Свет по всему клубу потускнел, когда одного из висящих рабов освободили и повели на главную сцену для первой выставки вечера. Мужчины, слонявшиеся по комнате группами, нашли свои места для представления, но не раньше, чем в последний раз прикоснулись к выставленным напоказ рабыням.
Один мужчина, румяный, как ирландец, сжал Козиму между ног, а затем облизал свои пальцы один за другим.
Ярость, бурлившая в моем нутре, не была горячей или вулканической. Это были ледниковые колоссальные куски льда, отколовшиеся в пенящиеся арктические воды. Это пролило ясный и прохладный свет на мои мысли, пока я размышлял о том, как я убью того ирландца за то, что он прикоснулся к моей красоте.
Она могла бы сбежать от меня — и она бы за это поплатилась, — но независимо от расстояния и времени между нами, Козима Ломбарди Дэвенпорт была моей.
