У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель

План падре Урбина отличался первозданной простотой. Ближайшие месяцы Офелия проведет подальше от Сантьяго, там, где ее никто не знает, а затем, когда живот уже невозможно будет скрыть, отправится для уединения в монастырь, где о ней позаботятся вплоть до родов и окажут духовную помощь, в которой она так сейчас нуждается.

— А потом? — спросил его Фелипе.

— Мальчика или девочку отдадут в хорошую семью. Я сам этим займусь. Тебе остается только успокоить родителей и сестру и проработать детали. Понятное дело, будут кое-какие расходы…

Фелипе заверил, что все возьмет на себя и компенсирует монахиням монастыря необходимые затраты. Он попросил только об одном: когда приблизится срок родов, получить разрешение для тети Терезы, монахини другой конгрегации, чтобы она могла находиться рядом с племянницей.

В последующие месяцы в семейном поместье в Винья-дель-Мар развернулся настоящий марафон молитв, обещаний святым, покаяний и актов милосердия со стороны доньи Лауры, пока Хуана Нанкучео занималась домашней рутиной и ухаживала за Малышом; к тому времени ему уже снова надо было менять подгузники и кормить с ложечки протертым овощным пюре; присматривала она и за несчастной девочкой, как теперь называла Офелию. Исидро дель Солар, оставшись в городском доме в Сантьяго, делал вид, что совершенно забыл о драме, которая разворачивалась у женщин вдали от него, уверенный в том, что Фелипе примет все меры, чтобы пресечь распространение слухов. Его больше беспокоила политическая ситуация в стране, поскольку она могла отрицательно сказаться на бизнесе. Правые потерпели поражение на выборах, и новый президент из партии радикалов собирался продолжить реформы своего предшественника. Позиция Чили во Второй мировой войне была жизненно важной для Исидро, от нее зависел экспорт овечьей шерсти в Шотландию, а также в Германию через Швецию. Правые стояли за нейтралитет — зачем во что-то влезать, рискуя совершить ошибку, — но правительство и общественность поддерживали союзников.

— Если эта поддержка воплотится в жизнь, продажи в Германии пойдут ко всем чертям, — то и дело повторял себе под нос Исидро.

Офелии удалось передать письмо Виктору Далмау с шофером, прежде чем того с треском выгнали с работы, а ее заточили в плен на природе. Хуана, ненавидевшая шофера, не имея иных доказательств, обвинила его в том, что она будто бы сама видела, как тот несколько раз шушукался с Офелией.

— Я говорила вам, хозяин, а вы меня не слушали. Этот хам и есть всему виной. От него понесла малышка Офелия.

Кровь бросилась в голову Исидро дель Солару, ему показалось, у него сейчас взорвется мозг. То, что парни, работавшие в доме, время от времени пользовали горничных, казалось ему совершенно естественным, но чтобы его дочь делала то же самое со слугой-индейцем, у которого все лицо в оспинах, было для него немыслимо. На секунду он представил себе свою дочь в комнате над гаражом, обнаженную, в объятиях шофера, этого оборванца, проклятого судьбой, этого сукина сына, и едва не потерял сознание. Он испытал огромное облегчение, когда Хуана объяснила ему, что шофер был лишь прикрытием. Шофера вызвали в библиотеку, где, громко крича, Исидро допрашивал его, требуя назвать имя виновника, угрожал посадить слугу в тюрьму, чтобы карабинеры избивали его до тех пор, пока он не скажет правду, а когда и это не дало никаких результатов, решил подкупить этого человека, но шофер ничего не мог ему сказать — он никогда не видел Виктора. Он только обозначил время, когда оставлял и забирал Офелию у художественной мастерской. Исидро понял, что его дочь вовсе не посещала уроки: пешком или на такси она из мастерской прямиком направлялась в объятия любовника. Проклятая девчонка была не так глупа, как он предполагал, а может, это похоть сделала ее такой изобретательной.

Офелии пришлось написать Виктору письмо, чтобы объясниться с ним, поскольку в последние минуты перед отъездом, когда она попыталась ему позвонить, он не отвечал ни дома, ни в «Виннипеге», а в их загородном поместье связи с внешним миром у нее не было; ближайший телефон находился на расстоянии пятнадцати километров. В письме Офелия сказала Виктору правду: ее страсть была похожа на опьянение, помутившее разум, но теперь она поняла, что он всегда будет несвободен и что препятствия, их разъединяющие, непреодолимы. В несколько себялюбивом тоне она призналась, будто на самом деле то, что она чувствовала к нему, было вовсе не любовью, а неудержимой страстью, которая увлекла ее новизной, но теперь она осознала, что не может жертвовать своей репутацией и собственной жизнью ради него. Офелия объявила, что на какое-то время уезжает с матерью в путешествие, а после, когда в голове у нее прояснится, подумает о том, чтобы вернуться к Матиасу. Письмо заканчивалось решительным «прощай» и предупреждением, чтобы Виктор никогда больше не пытался с ней связаться.

Виктор получил письмо Офелии со смирением человека, который этого ждал и был к этому готов. Он никогда не верил в то, что эта любовь восторжествует, поскольку, как говорила ему Росер еще в самом начале его романа с Офелией, это растение без корней, приговоренное к неумолимому увяданию; ничто не растет в сумерках тайны, любви нужен свет и пространство, чтобы заполнить его собой. Виктор дважды прочитал письмо и передал его Росер.

— Ты, как всегда, оказалась права, — сказал он.

Росер было достаточно беглого взгляда, чтобы она смогла прочитать между строк, что за смертельной холодностью Офелия едва сумела скрыть плохо сдерживаемый гнев, и тогда она попыталась понять, что именно заставило девушку написать это письмо. Неверие в то, что у их с Виктором отношений есть будущее? Или это просто каприз легкомысленной сеньориты? Ни то ни другое предположение не годилось. И тогда Росер догадалась, что семья заперла девушку, постаравшись скрыть срам беременности, но не стала делиться своими подозрениями с Виктором, она подумала — это слишком жестоко по отношению к нему; зачем мучить его лишними сомнениями. Она чувствовала к Офелии симпатию и жалость одновременно, та была так уязвима и так наивна; похожа на Джульетту, захваченную вихрем незрелых страстей, только вместо юного Ромео она встретила закаленного жизнью мужчину.

Росер положила письмо на кухонный стол, взяла Виктора за руку и привела его к дивану в гостиной, единственному уютному месту в их скромном жилище.

— Приляг, я помассирую тебе голову.

Виктор вытянулся на диване, положив голову на колени к Росер, отдал себя во власть ее нежных пальцев пианистки и подумал, что, пока она существует, он никогда не будет одинок в этом жестоком мире. Если рядом с ней можно вытерпеть самые тяжелые воспоминания, он найдет уголок в глубине сердца, чтобы спрятать туда и воспоминание об Офелии. Ему захотелось рассказать Росер об охватившей его душевной боли, но ему не хватало слов поведать обо всем, что они пережили с Офелией, о том, как однажды она предложила ему бежать и как поклялась любить его вечно. Впрочем, Росер слова были не нужны, она и так все прекрасно понимала. В этот момент Марсель проснулся после сиесты и заплакал.

Интуиция не обманула Росер относительно чувств Офелии. С тех пор как девушка узнала о своем положении, страсть превратилась в глухую злобу, сжигавшую ее изнутри. Она часами анализировала свое поведение и изучала сознание, как ей велел падре Урбина, но вместо того, чтобы раскаяться в содеянном грехе, она раскаивалась в своей очевидной глупости. Ей никогда не приходило в голову спросить у Виктора, как избежать беременности, поскольку она была уверена, что он контролирует ситуацию, а так как они встречаются редко, значит ничего подобного с ней просто не может произойти. Прекрасная мысль. Именно на Викторе, раз он старше и опытнее, лежит вина за произошедшее непростительное несчастье; она — жертва, которой приходится платить за двоих. Это вопиющая несправедливость. Офелия едва могла вспомнить, как случилось, что ее захватила эта безнадежная любовь к человеку, с которым у нее так мало общего. После любви, которой они предавались в каком-нибудь грязном отеле, всегда второпях и без элементарных удобств, она чувствовала такое же неудовлетворение, как после тайного рукоблудия с Матиасом. Она подумала, возможно, все могло быть по-другому, если бы у них с Матиасом было больше доверия и больше времени, чтобы получше узнать друг друга, но с Виктором у нее тоже ничего хорошего не получилось. Она влюбилась в идею любви, в романтическую историю и в героическое прошлое этого партизана, как она его обычно называла. Она представляла себя персонажем произведения, сюжет которого непременно должен быть трагическим. Она знала, что Виктор влюблен в нее, по крайней мере настолько, насколько может испытывать любовь покрытое шрамами сердце, но с ее стороны это был только порыв, фантазия, один из ее капризов. Офелия чувствовала себя настолько нервной, загнанной в угол и больной, что подробности любовного приключения с Виктором, даже самые счастливые, были искажены страхом перед разрушенной жизнью. Для него их роман был удовольствием без риска, а для нее — риском без удовольствия. И вот сейчас она страдает от последствий, а он продолжает жить своей жизнью как ни в чем не бывало. Она ненавидела его. Она скрыла от него беременность, потому что боялась, что, узнав об этом, Виктор объявит о своем отцовстве и не оставит ее в покое. Любое решение по поводу беременности должно исходить от нее, никто другой не имеет на это права, и меньше всего этот человек, который и так причинил ей столько вреда. Ничего этого в письме не было, но Росер обо всем догадалась.