Несчастные девочки попадают в Рай - Кэрри Прай
Глоток, и она трогает его за шею. Два глотка, и она кладет свои длинные ноги на его колени. Три глотка, и Надя касается огромными губами его уха. Два стакана, и Кукушкина превращается в мерзкую медузу, которая пьет кровь парней и питается девичьей ненавистью.
Я дошла до той кондиции, когда поболтать с собой было делом вовсе недурным: «Эх, Саша, Саша. На кого ж ты меня променял? Разве тебе нравиться целовать эти пухлые напомаженные губы? В твои зубы вопьется эта коралловая помада и больше никогда не отстирается. Чем ни три, не получится. А эти километровые ноги? Через годик, два, Кукушкина перерастет нас всех, а ты будешь болтаться рядом, дышать в пупок и походить на сына. Ты будешь тратить все свои деньги, заработанные на калыме и спускать их на тонны черной туши. И что ты в ней нашел? Зубы белые, неестественные. Глаза большие, словно ей ногу оттоптали. А эти волосы? Шелковистые, струятся. Они будут попадаться в голубцах, борще, окрошке, а ты будешь давиться ими, как давятся коты своей шерстью. Фуй, ну и гадость. Жаль мне тебя Саша. Искренне. Аж плакать хочется».
— Слава СССР! У-у-у!
Я была так сильно увлечена Соколовым и Кукушкиной, что пропустила тот момент, когда вся остальная компания превратилась в бодающихся животных. Алкоголь проливался мимо кривых ртов, а глаза подростков смотрели в разные стороны.
— Пошли домой, — пробурчала Нина. — Мне здесь не нравиться.
— Ты что трусишь? — мой голос превратился в хитрый писк. — Плевать. Я остаюсь. Если хочешь, уходи.
Мы поменялись ролями. Мне хотелось протестовать. На мгновение я почувствовала себя бунтаркой, у которой вместо сандаликов железные подковы, а заместо аллергии — неземное могущество. Что ж, мне хотелось так думать, потому что со стороны все выглядело иначе.
Ревность — это чувство не прикрыть самой плотной маской и не залить самой едкой отравой. Она всегда будет вырываться наружу с криками: «А вот и я!».
Я видела только Сашу. Только его. Я превратилась в ржавый котел, в котором смешалась влюбленность, надежда, обида и разочарование. И всю эту радиоактивную смесь разбавил алкоголь, который изуродовал реальность и исказил чувства. Все превратилось в кислую кашу. Невкусную, и до боли ядовитую.
— Златка, ты как хочешь, а я домой, — не выдержав, предупредила Нина. — Надеюсь, ты не пожалеешь об этом.
Отвесив сомнительный поклон, я проводила подругу взглядом.
Пусть валит. Слабачка. У меня еще полно сил, чтобы держаться уверенно.
— Что, Цветкова, кинули тебя? — невнятно проговорила Надя. — Удивительно, что ты еще здесь. Обычно ты первая убегаешь, поджав свой…свою милую косичку.
Я икнула и, почувствовав неприятную боль в грудной клетке, поморщилась.
— Да что тебе нужно от меня? Кукушкина, иди «ку-кукай» в другом месте. Меня от тебя тошнит.
— А меня тошнит от твоего вида. Ты посмотри на себя. Это ты у своей овчарки шмотки воруешь?
— Боже, — моя рука прилипла ко лбу. — В жизни не слышала ничего тупее.
— Ты меня тупой только что назвала?!
— Нет, но ты действительно тупая!
— Ну, хватит, барышни! — влез Рыбин. Его влажная рука коснулась моего плеча, отчего все внутренности сжались.
Я напряглась и посмотрела на Сашу. Его интересовало что угодно, но только не наша перепалка. Но что-то мне подсказывало, что выбери он одну из сторон, легче от этого мне бы не стало. Он скорее лишиться слуха, чем заступиться за меня.
— Сокол, заводи шарманку, пока бабы не передрались, — сказал Рыбин, и Саша поднял с земли черную гитару.
Убрав от себя мерзкие ручищи, Рыбина, я уселась на рельс и попыталась успокоиться. Щеки горели. Голова кружилась. Мутило.
Я ненавидела Рыбина. Я ненавидела Кукушкину. Что я вообще здесь делаю?
«Ты не пой соловей возле кельи моей, и молитвы моей не мешай соловей».
Кожа покрылась мурашками. Чуть слышно, очень спокойно Саша произносил слова песни, но это не было похоже на обычную речь. Он пел. Пел так, как не поют, выходя на сцену. Это было что-то успокаивающее и до глубины души пронзительное.
Мне нравилось наблюдать за ним. Можно было вечно смотреть, как он бережно перебирает пальцами по струнам. Ни один цыган бы не смог загипнотизировать меня так, как завораживала его игра.
Я хотела подпевать ему, да только не могла отлепить язык от неба.
«Я и сам много лет в этом мире страдал, пережил много бед и отрады не знал».
— Ну вот, отходим, — неожиданно прервал чудесное пение Вася. — Колбаса на походе.
Мне хватило минуты, чтобы сообразить, о чем он говорит. К этому времени, вся остальная компания уже слезла с рельс и отошла ближе к лесу. Я почувствовала слабую дрожь в железе и неохотно приподнялась. «Колбаса» — так в понимании Рыбина назывался грузовой состав.
— Вы бы еще в лес убежали, трусы! — смеясь, выпендривалась Надя. — Даже Цветкова ближе стоит! Рыбин, а я думала, что ты у нас самый смелый! Иди сюда, — на этих словах Кукушкина начала толкать его в спину, приближая к железным путям. На мгновение я осознала, что хочу ей помочь.
Взбесившись, Вася оттолкнул Надю, и та повалилась на траву.
— Только тронь меня еще раз и…
Больше я ничего не слышала. В голове промелькнули воспоминания прошлого. А точнее, жуткой ночи, когда не стало дедушки.
«Только тронь меня, Федор. Отец узнает и будет худо».
Крики. Угрозы. Драка. Выстрел. Какая часть событий начала восстанавливаться в памяти. Лишь самая малость, но этого хватило, чтобы застыть от ужаса. Я слышала нарастающие звуки приближающего поезда, но не могла сдвинуться с места. Окаменение. Полный ступор.
— Эй, дура, тебя сейчас по шпалам размажет, — злорадствовала Кукушкина. — Ты хочешь, чтобы нас твоими кишками забрызгало?
— Цветкова, если ты решила сдохнуть, то ляг поперек рельс! Будь добра! Я всегда хотел увидеть тело без головы! — выкрикивал Рыбин.
— Она что, серьезно не собирается уходить оттуда? — промычало подобие на человека, которое днем ранее помогало Рыбину удерживать меня в лесу, а теперь притворяется, будто его заботит моя жизнь. — Черт, да она точно больная!
Пара фонариков вдалеке разбавила темноту. Я не знала для чего именно я продолжала стоять, но я стояла как вкопанная. Страха не было. Были лишь повторяющиеся раз за разом слова, которые звучали в моей голове.
«Теперь посмотрим, что скажут о тебе Соколовы».
— Ого, да она самоубийца!
— Цветкова, ну хватит, иди к нам!
— Я не собираюсь сидеть из-за тебя!
«Только попробуй проболтаться. Мне нечего
