Куплю любовницу для мужа (СИ) - Халь Евгения
— Я этого не переживу! — на полном серьезе ответила я.
— Еще как переживешь, — улыбнулся он. — Обязана пережить. Такая ваша женская доля. Бог слепил мужиков для того, чтобы они умирали вместо любимых женщин!
Гордей
Он никогда не думал, что все может закончиться вот так. В своей многолетней практике Гордей никогда не сталкивался с женщинами, которые сошли с ума от любви, хотя слышал от коллег о подобных случаях. Но ему всегда казалось, что это где-то там, далеко, в другой реальности. Его клиентки, в основном, сходили с ума от мысли, что больше не будет Куршевеля летом, Монако весной и пляжей на Мальдивах зимой. Гордей привык к их попыткам вырвать кусок пожирнее у ставших ненужными мужей. Иногда он даже думал, что женщины, за небольшими исключениями, вообще не способны любить. Несмотря на внешнюю хрупкость, в них скрывается такой железный стержень, что ни одному мужику и не снился. Поэтому Гордей так потянулся к Насте, когда впервые увидел ее. Она была из другого мира. Из мира страстей, безоглядной любви, империи чувств. Она сама была этой империей, в которой на троне сидели эмоции. Ему всегда нравилась эта пропасть между ними. Он — лед, она — пламя. Он — земля, она — воздух. Он даже завидовал той гамме чувств, которые Настя испытывала ежесекундно, потому что сам не в состоянии был ощутить и трети этих эмоциональных оттенков. Но даже не понимая ее, он упорно возвращал жену на грешную землю. Иногда жестко, иногда в приказном порядке, но всегда помня, что пережимать нельзя, чтобы не сломать. Потому что кто-то же должен был держать в руках эту тонкую нить, которая связывала ее с реальностью! Иначе Настя просто упорхнула бы, как воздушный шарик.
И вот теперь эта нить выскользнула из его цепких пальцев. И шарик взмыл вверх. Он сейчас парит где-то там, на немыслимой высоте. В другом мире, не связанном с нашей реальностью. И виноват в этом он, Гордей. Он вдруг увидел себя в судебном зале. Но не в современном, а в таком, как на гравюрах в старинных книгах про инквизицию: мрачном, темном подземелье с крошечными зарешеченными окнами. На месте судьи — главного инквизитора, сидела его совесть, которая выглядела как высокий мужчина с узким лицом, в монашеской рясе и кожаном переднике. Черном, чтобы не было видно крови подсудимых. А рядом с судьей безмолвными свидетелями застыли его, Гордея, ошибочные поступки, одетые в одежду инквизиторов. А сам Гордей в порванной белой рубахе корчился на полу, сплевывая кровь.
— Признаешь ли ты свою вину? — спросил главный инквизитор-совесть зычным голосом, и эхо от этого мощного голоса раскатилось по всему подземелью.
Гордей молча кивнул.
— Тогда произнеси это! — потребовала совесть.
— Виновен, — прошептал Гордей.
— Громче! — выкрикнула совесть, — и по всем правилам великого священного суда!
— Громче! — хором повторили за совестью-судьей поступки Гордея, одетые в рясы инквизиторов. —И по всем правилам великого священного суда!
Один из инквизиторов подошел к Гордею, держа в руках хлыст. Он размахнулся и наотмашь ударил его по спине, прикрытой лишь ветхими лохмотьями разорванной рубахи.
Гордей взвыл от боли и закричал на латыни, как требовали правила суда инквизиторов:
— Mea culpa! Мэа кульпа! Моя вина!
— Мэа кульпа, — повторила совесть, и стены подземелья снова содрогнулись.
Тяжелый хлыст инквизитора, состоящий из перевитых кожаных ремней, снова опустился на обнаженную спину Гордея, выдирая кожу и мясо.
— Мэа кульпа! Моя вина! — заплакал Гордей, скорчившись на полу.
И вздрагивая от очередного удара хлыста, все шептал, сплевывая кровь:
— Мэа кульпа! Мэа кульпа!
Гордей обнимал Настю, глотая горький ком, застывший в горле. Он страшно виноват перед ней! Она тонкая и эмоциональная балетная натура. Не важно, что уже не танцует. Важно, что она — Жизель. Недаром она так чертовски здорово танцевала эту партию в выпускном спектакле хореографического. Сойти с ума от любви к мужу! Кто в наши меркантильные времена, да еще в Москве, слышал о таком? На хрен ему вообще это все? Эти любовницы, эти открытые браки? Если у него есть то, чего нет ни у одного знакомого мужика: до безумия любящая его жена! Кто-то всю жизнь это ищет, но не находит. А он, Гордей, получил этот подарок, но не смог уберечь. То, что случилось, словно поставило на место его мозги. Вернуло все, что было. Гордей словно проснулся от тяжелого сна. Он бы сейчас выгнал всех отсюда к чертям и забрался бы с Настей в постель. Он бы любил свою девочку, свою Жизель, которая сошла с ума от любви к нему. Сам он так не умеет. Но понимает, что таких, как его жена, почти нет в этом сумасшедшем мире, где все имеет свою цену.
Иногда Гордей безумно ревновал жену к этому миру, в котором для него не было места. Наблюдал за ней, когда она слушала музыку или смотрела фильм, и видел, что она, как Алиса, проваливается в кроличью нору фантазий. С одной стороны, он любовался ее одухотворенным, словно на старинных картинах, лицом. С другой — злился, что она ускользает от него туда, в Зазеркалье, куда ему вход закрыт. Гордею хотелось встряхнуть ее и крикнуть:
— Я здесь! Я рядом!
Но она была так красива в этой своей тишине, в этой башне из грез и радуг, что он замирал, любуясь ею. А главное: ему сейчас уже не хотелось ни любовницы, ни открытого брака, ни по телкам. Он отчаянно желал, чтобы все вернулось, как было. Та скука, те семейные вечера, рутина, от которой он пытался сбежать. Только теперь все будет по-другому. Как до того, когда их страсть угасла. Он будет любить ее все вечера. И молча есть ее невкусную еду, наблюдая с улыбкой, как старательно и напряженно она высчитывает количество лука и специй. Как сосредоточенно пыхтит над кастрюлей. И все равно есть это невозможно. Ну не дано! Зато ей дано любить так, как никому другому. И к черту эти кастрюли. И к черту все его сомнения! Белка его дочь. Он ее вырастил. И до сих пор его сердце трепещет, когда она ноет, капризно оттопырив нижнюю губу:
— Ну паааап!
Он, Гордей, вылечит свою Жизель. А когда Настя выйдет из клиники, нужно забрать Белку из ее школы в Европе и всем вместе куда-то поехать. Белка… он только сейчас понял весь кошмар ситуации. Дочь по натуре такая же, как Настя. Даже страшно подумать, что с ней будет, если она узнает, что мать сошла с ума. Да еще из-за него!
Гордей замер от страха. Такое не прощают. Невозможно! Он бы и сам не простил. И сейчас он стоит на краю пропасти, теряя и жену, и дочь. Нет, он все исправит! Он вернет жену, он все скроет от дочери. Пока она не вырастет. Потом будет легче все объяснить. Хотя зачем? Никто ведь ничего не знает. И если сейчас тихо избавиться от Таты, то и не узнают. Поселок пустой. Всю эту их парижскую коммуну никто не видел, кроме охраны. Но Гордей им даст столько, что они начисто забудут о том, что здесь творилось.
Но сейчас главное: вылечить Настю. Ужас какой! Придумать какого-то алкаша на заправке, который якобы облил ее водкой, чтобы свалить все на Тату. Параноидальный бред! Нужно показать жену хорошему психиатру. А Тату срочно вычеркнуть из жизни. Дать денег, снять квартиру, и пусть делает, что хочет, но вдали от него и Насти.
Анастасия
Руки Гордея все еще нежно обнимают меня, но почему-то по коже уже бегут мурашки плохого предчувствия. И оно меня не обманывает. Гордей, не выпуская меня из объятий, тихо и горько произносит:
— Ты — моя Жизель! Помнишь, как здорово ты ее танцевала? Потому что это ты и есть!
— Что? — отстраняюсь от мужа, выскальзывая из его объятья. — Ты хочешь сказать, что я сумасшедшая?
— Боже упаси! — фальшиво восклицает Гордей. — И в мыслях не было! Просто это стресс, напряжение последних дней и месяцев, недопонимание между нами. С такими тонкими эмоциональными натурами, как ты, это случается. Поверь: я видел это в своей практике. Но все поправимо, Настюша.
