Эмили Листфилд - Все, что нам дорого
Дома она грезила о нем, видела странно безмолвные, невнятные сны, сны, где части тела, конечности, туловища проникали друг в друга, где само прикосновение причудливо изменялось.
Однажды в четверг – к тому времени она читала ему уже около двух месяцев – он попросил ее отвезти его домой. «Сосед, который обычно подвозит меня, заболел гриппом», – сказал он ей. Когда они пошли по стоянке к ее машине, он взял ее за руку выше кисти, уверенно обхватив пальцами, словно она принадлежала ему.
Когда они остановились перед его домом, то минуту молча сидели в машине, мотор работал. Она размышляла, спросить или нет, нужно ли помочь ему дойти до квартиры; она никогда точно не знала, какую помощь он сочтет оскорбительной, за что будет благодарен, как и никогда точно не знала, что он на самом деле может или не может видеть. Только она решилась предложить, как он потянулся к ней и поцеловал, отыскав ее губы после самой краткой заминки. Он чуть отстранился, и она ощутила его дыхание, теплое, слегка отдающее запахом орехов кешью. Она закрыла глаза и снова привлекла его к себе.
Они продолжали встречаться в стеклянной кабинке каждый вторник и четверг и внутри ее вели разговоры вежливыми, равнодушными голосами: простой обмен любезностями, чтение и слушание. А после этого ехали к нему домой, где, как только они входили в квартиру, он заботливо включал свет, хотя для него не было никакой разницы.
Внутри все было расположено в определенном порядке. В ящиках белые рубашки лежали справа, темные – слева. В гардеробе одни за другими висели пять пар черных брюк, все с безупречно отутюженными складками. На кухне в три столбика стояли девять банок с томатным супом «Кэмпбелл». Кроме приправ, которыми он не так часто пользовался, обслуга в магазине нагружала его тележку банкой каждого томатного супа, имевшегося в продаже, двадцать семь штук, и он постепенно съедал их. Энн была очарована порядком, дисциплиной и жадной, неутолимой страстью, прорывавшейся сквозь его маску, когда они занимались любовью. Сначала существовало только это, страстная жажда друг друга, стремление встретиться, наполнить, насытиться. Позднее, когда у них стало больше времени, он пробегал пальцами вокруг и внутри самых потайных уголков и складок ее тела, о существовании которых она и не подозревала, прикасаясь к ней так, словно она была незнакомой.
И они разговаривали.
После того, как она уклонилась от его расспросов о муже, детях, их доме, они остановились на более отдаленном прошлом, на детстве, в качестве предмета обсуждения. Отец Марка тоже страдал глаукомой, и Марк вырос в ожидании, когда она доберется до него.
– Даже зная, что она наступает постепенно, я никогда до конца не верил, что она не придет внезапно, что я просто однажды не проснусь совершенно слепым. Каждый день, когда этого не происходило, я считал, что выиграл. Но, даже хотя шансы были пятьдесят на пятьдесят, я почему-то всегда знал, что в конце концов заболею. Иногда мне даже кажется, что она возникла именно из-за этой моей уверенности. Я понимаю, что это чепуха. Мой брат на два года старше меня, и он здоров. Это трудно объяснить.
– Я понимаю, – заметила Энн и рассказала ему про Эстеллу, про то, как она по целым дням не вставала с постели, и про ее ангелов, и про свои собственные уловки, чтобы избежать их, – то, о чем она раньше никогда ни с кем не говорила.
– Они тебе не грозят, – заверил он ее.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что ты можешь видеть противника. Это снимает элемент внезапности, так выигрываются сражения.
– Но и ты мог видеть врага.
Марк засмеялся.
– Не знаю, как втолковать вам это, мэм, но я ни хрена не вижу. Черт побери, я даже не знаю, какого у тебя цвета волосы. Я только знаю, что у тебя красивый голос.
– Каштановые, – сказала она.
Она встала, чтобы приготовить чай, и принесла его в постель.
– Ты не сердишься? – спросила она его.
– Ты бы удивилась, сколько в жизни всего, без чего, кажется, невозможно обойтись, на поверку оказывается совершенно несущественным, – ответил он.
Энн очень старалась не менять обращения с Тедом, не нуждаться в нем меньше или больше, и по-настоящему так оно и было. Она не ощущала вины. Все было так, словно Марк, его квартира существовали в каком-то отдельном закоулке времени, двери в который Теду никогда не отыскать. Они были как дети, играющие в прятки, которые, закрывая глаза, считают, что становятся невидимыми, потому что больше не видят вас.
Однажды она заехала за Марком с утра, и они отправились за двадцать миль в Хэндли, в кинотеатр «Синеплекс». Кроме них, там была лишь горстка людей, и они сидели ближе к концу зала в окружении пустых мест.
В паузах между репликами Энн шепотом пересказывала ему, что происходит, не спуская глаз с экрана, почти прикасаясь щекой к его щеке, ощущая, как он подался к ней, впитывая информацию, нетерпеливыми кивками требуя еще, его восторженное внимание было так же непривычно для нее, как и уверенность собственного голоса, тихого, ровного шума в мерцающей темноте.
Во время одного из ее объяснений мужчина в шерстяной кепке, сидевший впереди за пять рядов от них, обернулся и кинул на нее сердитый взгляд, но она выдержала его, не прерываясь.
В тот день больше ни на что не оставалось времени, и она высадила его возле дома и смотрела, как он напряженно и твердо шел к дверям. Один раз он обернулся, отыскивая в воздухе следы ее присутствия, и в то мгновение ей хотелось лишь выскочить из машины и войти вместе с ним в сумрачную квартиру, но она не шелохнулась, подождала, пока он медленно отвернулся, скрылся, и заторопилась, чтобы успеть домой раньше девочек.
Когда она входила в дом, звонил телефон.
– Алло?
– Здравствуйте. Это дом Энн Ледер Уоринг?
Официальность тона немедленно заставила ее насторожиться.
– Кто говорит?
– Сержант Томазис. Полиция, мэм. Вы дочь Джонатана и Эстеллы Ледер?
– Да.
– Мэм, я боюсь, у меня для вас печальное известие. Произошел несчастный случай.
– Где они?
– Они скончались.
И потом подробности, где, когда. Тела.
Этот голос и его безумный бред – он все бубнил и бубнил.
Должно быть, Энн повесила трубку, позвонила Сэнди, согласилась, что будет лучше, если Сэнди поедет опознавать тела.
Но все, что она запомнила, – это бесконечная оглушающая тишина и одно слово – тела.
Тела – снова и снова, до тех пор, пока она не готова была на все что угодно, лишь бы заглушить, остановить это.
На похоронах было мало народу. Брат другого пострадавшего водителя, молодой женщины, которая отделалась серьезным переломом ноги, подъехал, но не смог заставить себя выйти из машины. Проводы были слишком малочисленны и скромны. Он наблюдал издалека, потом уехал.
