Искушение для грешника (СИ) - Саша Кей
И кажется, я себе передержала. Девочка созрела. И бросилась на мужика. Господи, я не просто позволила Раевскому зайти так далеко, я предлагала ему себя!
Хороша невеста. Как смотреть Марку в глаза?
Даже не знаю, о чем я думала. Я же не собиралась с ним расставаться, но и от Олега ждала чего-то более серьезного.
Я запуталась.
Дурища великовозрастная.
Какое-то время я просто лежу, не решаясь спуститься вниз.
Это все ужасно. Мне, наверное, не было бы так стыдно, если бы мы все-таки переспали. А так, мало мне уязвленной женской гордости, что мной пренебрегли, еще и не я сама, а Раевский проявил порядочность. Чтоб он ей подавился!
В доме тишина, только какой-то стук слышен со двора.
Большие настольные часы в дальнем конце комнаты издают гулкий бой.
Всего четыре часа дня. Скоро начнет темнеть.
С ума сойти. Столько всего произошло, а еще даже не вечер. Как бы там ни было, но надо отсюда уезжать.
Я поднимаюсь с постели и чувствую слабость, не так я пока здорова, как мне показалось, когда я проснулась, но все же передвигаюсь я вполне бодро. Главное, не вспоминать, что случилось сразу после моего пробуждения, потому что коленки сразу становятся ватными.
Надо радоваться, что ничего непоправимого не произошло. Только почему-то все равно паршиво.
Стараясь не поскользнуться в шерстяных носках на скользком паркетному полу, я медленно перебираюсь в ту комнату, где осталась моя зеркалка. Она все так же лежит на подоконнике. Воистину дура безголовая. И камеру могла уронить, и сама вполне способна была чебурахнуться со второго этажа. Выглядываю вниз. Это был бы особенно эффектный пассаж. Под окном растет розовый куст, видимо, предоставленный самому себе, раз его до сих пор никто не укрыл.
А чуть правее разлапистого куста я обнаруживаю источник стука.
В одной распахнутой рубахе Раевский колет дрова.
Много уже переколол.
Сволочь и мерзавец. Соблазнитель и динамо.
Глаза б мои его не видели!
Не видели б, но оторваться я от этого зрелища не могу. Даже не сразу соображаю, что вот я уже смотрю на Олега в объектив.
Раевский сам по себе хорош. Элитный экземпляр, образцовый самец. Не знаю, как они вылупляются. Что должна принимать мать во время беременности, чтобы произвести на свет такое совершенство? Брат Олега, конечно, тоже впечатляет, но уступает старшему однозначно. Хотя, может, еще заматереет. Вовремя эта Лиза подсуетилась и урвала себе отличный генофонд. А Олег, видимо, неуловим, раз до сих пор на свободе бегает.
Хмурое лицо, крепкая шея, разворот мощных плеч, блестящая от пота грудь с перекатывающимися при каждом замахе мускулами, сильные руки, плоский живот… В общем это мокрая мечта рыжей девочки, которая, несмотря на все обиды, пожирает его глазами и хищно водит объективом, притаившись за занавеской. Хоть такую натуру сниму. В качестве моральной компенсации.
Есть в этом что-то гипнотическое, когда мужчина делает что-то такое… исконное, что ли… Косит ли траву, работая косой, рубит ли дрова, разводит ли огонь, это всегда пробуждает в современной женщине восторг и восхищение. Вот он добытчик и охотник. Самый лучший выбор.
Раевский расколов последнее полено, смотрит на топор в своих руках, а потом зло бросает его в пустую поленницу. Топорище намертво втыкается в толстую доску.
Да уж. Я опускаю фотоаппарат, пока меня не застукали, и, нырнув обратно в комнату, прислоняюсь к стене. Устала. Да и слишком это для меня.
Слышу, что хлопнула дверь. Олег вернулся в дом, чем-то шумит, но наверх не поднимается. Тоже меня избегает. Только я не могу провести здесь вечность.
Глубоко вздохнув, я спускаюсь вниз.
Надо получить свои вещи, осмотреть урон и валить из этого места. Уезжать как можно быстрее.
На кухне Олега не видно, я брожу по первому этажу, пока не замираю возле входа в предбанник. Шум воды. Не ванной, а в летнем душе. Перед глазами всплывают картины, подсмотренные мной во время парения. На пальцах словно горит ощущение гладкой плотной кожи спины Раевского. Лицо теплеет, а внизу живота начинает тянуть. Резко развернувшись, я спасаюсь бегством на кухне, где до самого возвращения Олега я занимаюсь непривычным для себя делом, навожу порядок.
Просто, если я остановлюсь, я что-нибудь сломаю или испорчу.
Появление Раевского я чувствую даже спиной, хотя полы на первом этаже не скрипят, и шаги его бесшумны.
— Эля, надо поговорить. Расставить все точки над «и».
Застываю, расправив плечи, но поворачиваться не спешу.
— Я принял решение. За нас двоих.
Глава 41. Олимпиада
Надо же. Он принял решение.
О каком решении тут может идти речь?
Всего этого просто не должно происходить.
Чрезмерная настойчивость Раевского, стечение обстоятельств и мое неуёмное любопытство привели нас сюда, но отсюда мы должны разойтись каждый своей дорогой.
И Олег вслух произносит то, о чём я думаю:
— Нам нельзя встречаться. Любой невинный повод, и всё летит к чертям.
Так и не поворачиваясь к нему, киваю, сжимая в руках недомытую тарелку.
Да. Нельзя. И ни к чему.
— Я не стану больше рисоваться в твоей жизни, и ты постарайся не попадаться мне на глаза.
Опять киваю.
Пауза, повисшая после слов Раевского, такая тяжёлая, что становится не по себе.
Молодец Олег. Всё правильно сказал, только горло сжимает спазм. Это не слёзы. Это обида.
Можно подумать, я хоть раз его спровоцировала. С самой первой встречи я давала понять, что его внимание мне не нужно, много раз активно напоминала, что не свободна.
У меня есть Марк. Я выбираю Марка.
— Мне нужны мои вещи, — справившись с собой, говорю я.
— Они не высохли. Я дам сумку, сложишь всё в неё. Поедешь в этом.
Хочется возмутиться, что-нибудь возразить. Но других-то вариантов всё равно нет. Я сама себе этот экстрим организовала. Поэтому я опять просто киваю.
Ругнувшись Олег выходит из кухни, а я механически домываю посуду.
Всё правильно, всё, как и должно быть.
Марк мне дорог, предать его из-за сиюминутного помутнения разума, было бы ужасно. Подобного я больше не допущу.
Во время сборов мы с Раевским стараемся не пересекаться. Будто каждый из нас боится, что достаточно
