Неспортивное поведение (СИ) - Ван Дайкен Рэйчел
Я закрыла глаза.
Мне нужно было лишь одно объятие.
И чтобы кого-нибудь сказал, что все будет хорошо.
***
Намного позже этим вечером Джекс нашел меня в моей старой комнате, сжавшейся в углу. В том самом углу, в котором я сидела, когда впервые переехала жить сюда. Я слишком сильно боялась хотеть чего-то приятного, потому что, когда ты хочешь чего-то хорошего, когда тебе нравятся что-то хорошее, это можно отобрать, правда? Мои биологические родители постоянно мне об этом говорили — что ничто не дается бесплатно, и если что-то дали просто так, то это, скорее всего, скоро отберут.
Я так сильно боялась.
И думала, что пережила это.
Это было много лет назад.
Тогда почему? Почему загнанное выражение лица Миллера вдруг вернуло меня обратно сюда? Я хотела лишь одного — чтобы меня заметили, а вместо этого меня проигнорировали? Часть меня знала, что с Миллером что-то не так, но мое хрупкое сердце могло сосредоточиться только на одном: он сбежал.
Подальше от меня.
Джакс резко выругался и сел рядом со мной.
Я положила голову ему на плечо.
Он схватил меня за руку.
Тишина.
И прикосновение.
Все, что мне было нужно.
И все же, этого было недостаточно.
Поскольку впервые в жизни я хотела, чтобы со мной сейчас был не мой брат, а кое-кто другой. Я хотела большего.
Мне был нужен Миллер.
ГЛАВА 25
МИЛЛЕР
Позвонив Джексу из машины, я подождал несколько минут, а затем объехал вокруг квартала и припарковался через дорогу от дома родителей Кинси. Чертов сталкер.
Выключил фары и просто сидел в теплом внедорожнике, пока дождь сердито капал на ветровое стекло. Даже природа на меня злилась, не на то, чтобы я обвинял дождь или кого-то еще, кроме самого себя.
Все дело было во мне.
Бегство — в этом был весь я.
Но мне хотелось остаться, боже, как же сильно мне хотелось почувствовать твердую поверхность ногами и пообещать Кинси, что все будет в порядке.
Тогда я бы солгал.
И именно это меня остановило.
Все не будет хорошо.
По крайней мере, в течение какого-то времени.
Это осознание так сильно меня потрясло, так сильно сдавило мое горло, что стало трудно дышать. Мама Кинси споткнулась и начала падать на пол.
Я подхватил ее и встретился с настоящим, живым, дышащим воспоминанием о том, как нашел свою маму на нашей кухне.
И осознание этого поразило что-то очень чувствительное в моем теле.
Все становится лучше.
Но для этого нужно время.
И даже сейчас у меня все еще были моменты слабости. Я вполне мог бы остаться и сказать Кинси, что все будет хорошо, что единороги и радуги обосрут все ее лицо в тот момент, когда закончатся похороны, что солнце снова засияет, что однажды вспомнит этот момент и не заплачет.
Ну, похоже, это было самым нечувствительным, что я мог бы сделать — но Кинси была слишком для меня важна, чтобы так сделать.
Над крыльцом зажегся свет.
Джекс вышел, обнимая одной рукой Кинси.
Он первым меня увидел.
Его взгляд полный отвращения совсем не был неуместным. Этот ублюдок хотел ткнуть в меня ближайшим острым предметом, и я не стал бы его винить, если бы он так сделал.
Кинси втянула ртом воздух, и капли дождя стекали по ее подбородку. Я никогда в жизни не видел ничего столь же прекрасного.
У меня сжалось сердце, когда она сильнее закуталась в свою черную толстовку. Джекс посмотрел на сестру, затем на меня. На его лице отразилась нерешительность.
А затем Кинси прошептала что-то ему на ухо.
Я вышел из машины и стал ждать, засунув руки в карманы.
Джекс прошел рядом, даже не прилагая усилий, чтобы обойти, и буквально в меня врезался, из-за чего я, спотыкаясь, попятился на несколько метров по мокрой траве.
Он сел в свою машину.
И уехал.
Кинси не двигалась.
Я боялся к ней подойти.
Боясь того, что означал этот момент.
Потому что в нем было больше, чем ее отец.
Больше, чем моя мама.
Больше, чем наше прошлое.
Я смотрел на свое будущее.
И это чертовски сильно меня испугало.
Ее темно-каштановые волосы выглядели чернильно-черными, прилипнув к гладкой шее, к той самой шее, которую я мечтал целовать каждый день. Она сжала кулаки по бокам от своего тела и сделала два шага в моем направлении мне; ее ноздри раздувались, она пыталась меня понять.
— Почему?
Я облизал губы.
— Что почему?
— Почему ты ушел?
— Ты имеешь в виду, помимо совершенной трусости и поведения самого настоящего засранца?
Она не засмеялась.
Я этого и не ожидал.
— Потому что… — Я сглотнул, делая шаг в ее сторону. — Когда ты вошла в кухню, я не хотел врать. Тот момент напомнил мне, как я потерял маму. Я ощутил такое же щемящее чувство, такое же отчаяние. И не хотел тебе врать.
Она нахмурила брови.
— Что ты имеешь в виду? О чем бы ты соврал?
— Кинс. — Я потянулся к ее рукам, и она мне позволила. Они были холодными и казались очень хрупкими. — Все не будет хорошо.
Она опустила голову.
— Посмотри на меня.
Она покачала головой.
— Хорошо. — Я сделал глубокий вдох. — Все не будет хорошо. Ни сегодня, ни завтра, и не на следующей неделе, когда ты будешь наблюдать за тем, как твой папа страдает, проживая хорошие дни только для того, чтобы за ними следовал еще один плохой день. И когда… — У меня дрогнул голос. — Когда ты пойдешь на его похороны. Когда будешь наблюдать, как люди говорят о нем в прошедшем времени, когда внезапно твой мир станет таким ярким, когда боль в груди будет усиливаться до тех пор, пока не станет такой сильной, что ты не сможешь дышать, боль станет единственной константой в твоей жизни, все не будет хорошо. Ты мне не безразлична, правда. Больше, чем следует. Я тебя хочу. Больше, чем следует. Но не могу тебе врать, Кинс. Люди не созданы для такого рода боли… для такой. — У меня осип голос. — Я знаю, какого это — потерять родителя, потерять кого-то, кого ты так сильно любишь, что тебе интересно, станешь ли ты когда-нибудь прежним, проснешься ли ты когда-нибудь и почувствуешь себя самим собой. Я не буду таким человеком. Я отказываюсь быть таким же, как и все остальные, кто будет похлопывать тебя по руке и говорить, что все будет хорошо. Черт, все будет совсем не хорошо, Кинс. Он умирает. Уже ничего не будет хорошо. Но… — Мой проклятый голос не переставал дрожать. — Однажды…
Кинси наконец-то посмотрела мне в глаза.
— Однажды солнце станет светить немного ярче, однажды больше не будет больно входить в гостиную. Однажды тебе захочется улыбаться. И я просто… — Мой мир накренился. — Я просто хотел, чтобы ты знала, что когда наступит этот день, я буду там, рядом с тобой, улыбаясь в ответ.
Кинси кивнула головой, ее слезы смешались с дождем, из-за чего невозможно было понять, рыдает ли она или просто плачет — оба варианта разбивали мне сердце.
— Ты обещаешь?
— Клянусь. — Я обнял ее. — Больше никакого бегства.
Она так крепко меня обняла, что мне стало трудно дышать, и когда я уже подумал, что она отступит, Кинси встала на цыпочки и подставила мне свой рот.
Я сорвал поцелуй, которого не заслуживал.
С губ последней девушки, в которую мне стоило влюбляться.
Единственной, которая в настоящее время способна разбить мое, уже на наполовину разбитое сердце.
Мудрость светилась на ее лице, когда она обхватила мое лицо ладонями.
— Ты не прав.
— Почему?
Она кивнула.
— Потому что прямо сейчас… — Ее руки скользнули по моей груди. — Я уже чувствую себя лучше.
— Из-за ледяного дождя? — попытался пошутить я.
— Нет, — прошептала она. — Из-за тебя. — Кинси прижала руку к моей груди, словно пыталась почувствовать мое сердце. — Иногда все, что нужно сердцу, чтобы почувствовать себя лучше — это напоминание о том, что где-то там другие сердца по-прежнему бьются, несмотря на то, что с ними неправильно обращаются, разбивают, топчут… иногда просто нужно испытать любовь в ее самой чистой форме… даже если это звучит как самая настоящая фигня.
