Воровка (ЛП) - Кресцент Тара
И это больно — смертельно больно, — но это правильно. Она в опасности из-за меня, и наконец-то пришло время сделать то, что я должен был сделать с самого начала.
― Антонио, ― умоляет она, протягивая ко мне руку. Она дрожит, и я всеми фибрами своего существа хочу обнять ее, прижать к себе и попросить прощения за то, что рисковал ее жизнью. ― Пожалуйста…
Я отворачиваюсь.
Она не двигается долгое время. Но, наконец, я слышу ее шаги. Я слышу, как за ней закрывается дверь.
Ее уход создает пустоту в моем сердце. Необузданную, полную бушующей боли пустоту.
― Проследи за ней, ― говорю я Карло. ― Убедись, что она благополучно добралась до дома.
Данте смотрит на меня, в его глазах зарождается понимание.
― Так вот почему…
Пиццерия расплывается перед моими глазами. Черные точки кружат по краям моего зрения, затуманивая его. Пустота расширяется и захватывает меня. Мои колени подгибаются, и я падаю.
И больше я ничего не чувствую.
Глава 31
Лучия
Человек наставил на меня пистолет, Антонио бросился под пулю, и теперь он истекает кровью, он ранен и ему больно.
Он встал между пулей и мной.
Голова кружится. Зрение расплывается из-за слез, заливающих мое лицо.
Он приказал мне уйти.
Он сказал, что ему не нужны мои слезы и сопли.
Слова — это оружие, и он ранил меня своими.
Он знает, что я боюсь крови. Он знает, что больницы пугают меня, потому что я сказала ему об этом. Вопреки здравому смыслу, я разрушила для него свои стены и сняла с себя броню. Но когда это действительно имело значение, он поднял свои щиты.
Я дала ему силу причинить мне боль, и он ею воспользовался. Я не могу перестать дрожать. По моей коже бегут ледяные мурашки — это реакция на бодрый ночной воздух. Но настоящий холод исходит изнутри.
Этого следовало ожидать. Влюбленность — это глупая игра, а я — самая большая идиотка в Венеции.
Спотыкаясь, я возвращаюсь домой. Уже поздно, и улицы почти пусты. Немногочисленные прохожие оглядываются на меня, задерживаясь взглядом на моем испачканном кровью платье, но я не обращаю на них внимания.
Вернувшись домой, я долго стою под душем, но дрожь не унимается. Я закутываюсь в одеяло и завариваю чашку горячего чая, но так и не могу согреться.
Все в моей квартире напоминает об Антонио. Каждый предмет мебели, каждый сантиметр ковра. На стене висят фотографии моих родителей в рамке — без его поддержки я бы никогда не добралась до склада. На приставном столике стоит ваза, наполненная лилиями. Он купил их для меня на прошлой неделе. Цветы ярко-желтые, веселые лучи солнечного света в зимнем мраке.
— Они напомнили мне о тебе, ― сказал он, вручая их мне.
На стойке стоит недопитая бутылка «Бароло». Мы открыли ее в четверг и должны были допить завтра. Этого не произойдет.
Все кончено.
Я открываю шкафы в поисках чего-нибудь, что могло бы заполнить пустоту внутри меня. Мои дрожащие руки останавливаются на бутылке водки. Я нахожу стакан и наливаю себе большую порцию. Запах спиртного возвращает меня в ту давнюю ночь, когда я встретила Антонио Моретти.
Я закрываю глаза и вспоминаю жар его тела, нежное прикосновение его пальцев к моей ушибленной коже. Как он прорычал: «Кто это сделал?». Тепло пиджака, который он накинул на мои плечи. Его пьянящий аромат кожи, смешанный с сандаловым деревом и дымом.
Теперь все кончено.
Мой желудок вздымается, и меня рвет. Я могу глотнуть алкоголя, и это даст мне временное забвение, но я знаю по опыту, что не смогу утопить свою боль в бутылке. Утром я все равно буду чувствовать себя опустошенной. Сломанной. Разбитой.
Мне нужно выбраться отсюда.
Я выливаю водку в канализацию и выхожу из квартиры. Не знаю, куда иду. Знаю только, что не могу оставаться на месте. Здесь слишком много воспоминаний, и каждое из них обдает кислотой мое разбитое сердце.
Уже далеко за полночь. Морось усилилась, и дождь льет холодными струями. Я натягиваю капюшон, но вода просачивается сквозь ткань и ледяными струйками стекает по шее. Я иду и иду, не заботясь ни о погоде, ни о цели, ни о чем.
Но мои ноги знают дорогу, потому что в итоге я оказываюсь на пирсе, где десять лет назад встретила Антонио.
Когда я была здесь в последний раз, воздух был соленым, с примесью рвоты и мочи. Причалы представляли собой лоскутное одеяло из досок, краска облупилась, а древесина потрескалась от многолетнего воздействия соли и солнца. Гниль и разложение, словно густые миазмы, витали над этим районом.
Теперь их нет.
На смену теням пришли уличные фонари. Разрушающиеся склады моего прошлого исчезли, а оставленное ими пространство заполнили бары, художественные галереи, винотеки, магазины сыроварен и бутики одежды. Несколько баров все еще открыты, смеющиеся посетители внутри пьют и беззаботно проводят время.
Я прохожу мимо строящегося здания. На вывеске написано, что следующей весной здесь откроется общественный центр, но не это привлекает мое внимание. Это логотип компании, отвечающей за проект. Стилизованная буква «М».
Moretti Construction.
Это дело рук Антонио. Он взял что-то сломанное и разбитое и вернул его к жизни. Он хороший человек, которому небезразличен его город и его жители. Валентина никогда не говорила о нем ни одного плохого слова. Энцо, который работает полицейским и, по общему мнению, является честным и порядочным человеком, готов пройти через огонь ради него. Клаудия и Мириам поют ему дифирамбы.
Если он такой хороший человек, почему он оттолкнул тебя?
Он — безжалостный король Венеции, но под этой маской скрывается доброта. Я видела это в действии снова и снова.
Его жестокие, обидные слова звучат в моих ушах.
— Ты готова упасть в обморок при виде моей крови. Зачем ты здесь?
Я показала ему свои слабости, а он осудил меня за них.
Антонио никогда не осуждал меня.
Ни тогда, когда я бродила по докам, сжимая в руках бутылку водки, и была настолько пьяна, что почти ничего не видела.
Ни тогда, когда я изливала ему свое горе, возмущаясь в темноте секретами, которые скрывали мои родители, и тем, что они меня бросили.
И ни тогда, когда он узнал о моих склонностях к воровству произведений искусства. Он мог бы приказать Валентине прекратить работать со мной, но не сделал этого.
Он всегда был рядом со мной. Всегда принимал меня такой, какая я есть. Что же изменилось? Почему он отослал меня?
Теперь ничто не имеет смысла.
Циничная часть меня шепчет: «Разве ты не рада, что подала документы в Уффици? Разве ты не рада, что у тебя есть запасной вариант?»
Но если это — моя страховочная сетка, то лучше я продолжу падать.
Глава 32
Антонио
Я открываю глаза, и флуоресцентный свет обжигает сетчатку. Аппараты издают пронзительные предупреждающие сигналы. Головы склоняются надо мной, их голоса звучат тихим, паническим шепотом.
Я в больнице. Это должно меня беспокоить, но я чувствую себя отстраненным. Отключенным от того, что происходит вокруг меня. Я парю. Словно лодка, качающаяся на неспокойной воде, или воздушный змей, попавший в шторм, которого швыряет то туда, то сюда порывами ветра, я дрейфую сквозь мрачные годы своей жизни.
Я оказываюсь в своей первой приемной семье. Я не думал, что у меня остались какие-то воспоминания об этом месте, но густой, удушливый аромат розовых молитвенных свечей заполняет мой нос. И плач. Так много плача. Я помню.
Я попадаю в свою вторую приемную семью, когда мне два года. Потом еще в одну и еще. Я уже не помню, сколько их было. Когда мне было шесть лет, я попал к Алие Радулеску. У Алии были светлые волосы и добрая улыбка, и когда я впервые увидел ее, мне показалось, что она ангел. Я твердо решил остаться.
