Возьми меня с собой - Бочарова Татьяна Александровна

Ее пальцы с силой сжали листок, на секунду замерли и затем рванули тонкую бумагу. Еще, еще, пока не посыпались на ковер жалкие, белые клочки. Ей казалось, что она рвет не рисунок, а свою жизнь, сама безжалостно разрывает на кусочки свое сердце, но она не останавливалась, а продолжала терзать бумажные остатки.

Наконец из ее рук выпал самый последний, крошечный кусочек, похожий на белый лепесток. «Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет…» Так они гадали в детстве на ромашке, отщипывая по лепестку, оставляя лишь желтую сердцевину.

Лера поглядела на замусоренный обрывками пол, уткнулась лицом в подушку и зарыдала горько и беззвучно.

22

Подходя на следующее утро к больничному корпусу, Лера увидела Анну. Та стояла в своей роскошной дубленке и белой вязаной шапочке возле ступеней центрального входа и курила. Рядом, оживленно жестикулируя, распинался о чем-то высокий парень в куртке с надвинутым на голову капюшоном.

Лера подошла ближе, парень обернулся, и она узнала в нем рыжего врача из реанимации. Рыжий тоже узнал ее, глаза его недобро сощурились, подбородок напрягся. Он демонстративно поглядел в сторону, не здороваясь.

— Привет, — сказала Лера, обращаясь к Анне.

— Привет, коли не шутишь, — спокойно проговорила та. — Где пропадала вчера.

— Взяла отгул.

— Хорошо живешь. — Анна усмехнулась, пожала плечами и глубоко затянулась. — Мне бы кто позволил хоть полдня отгулять, а, Юр?

— Положено по закону, — возмутился реаниматор. — Есть отгулы — бери, и все тут. Не имеют права зажиливать то, что полагается.

— Это ты нашему шефу скажи, — зло проговорила Анна, — свалил на меня отделение подчистую. Где это видано, чтобы на пятнадцать палат три врача, какое там три, два с половиной — Полина Михайловна почти не в счет, она еле ноги волочит!

— С сегодняшнего дня я возьму у тебя свои палаты, — тихо проговорила Лера.

— Да что ты? — Анна слегка наклонила голову, пристально уставившись на Леру. — С чего вдруг?

— С того. — Лера уперлась взглядом в сапоги.

— Вот как? — Анна понимающе кивнула и снова затянулась. — Ладно, Юрик, я тебя не задерживаю. Видишь, нам с подружкой нужно поболтать.

— Валяйте болтайте, — миролюбиво согласился Юрик. Натянул капюшон поглубже и зашагал от корпуса к ограде, — видно, шел домой после ночного дежурства.

— Ну, — Анна неторопливо докурила и метко швырнула окурок в урну, стоящую у крыльца, — я тебя внимательно слушаю. Поделись, сделай милость.

Лера упрямо молчала, продолжая глядеть себе под ноги.

— Стало быть, это случилось, — констатировала Анна и взяла ее под руку. — Поздравляю. То-то ты после похорон исчезла, мы ждем-пождем, ее все нет. Шеф-то все дергался, а потом велел ехать без тебя. А сам остался. Видать, не напрасно остался? — Анна лукаво глянула на Леру.

— Не напрасно, — выдавила та.

— Ай да девочка! — проговорила Анна одновременно восторженно и насмешливо. — Не промах! А с виду ну такая скромная, черт побери! Молодец, да и только!

— У тебя учусь, — отбрила Лера. Ее покоробил язвительный, почти издевательский тон Анны. Будто не она все уши прожужжала ей о необходимости уступить Максимову.

— Хорошо учишься. — Анна даже глазом не моргнула. — На пятерку с плюсом. Глянь, какие успехи: одно свидание — и ты уже снова допущена к работе. Я гораздо больше старалась в свое время.

— Значит, мне больше повезло, — с горечью сказала Лера и, высвободив свой локоть, стала подниматься по ступенькам.

— Ладно, не злись, — остыла Анна, идя вслед за ней, — я рада, что все так удачно вышло. Да и легче мне будет, а то устала как собака. Он тебе и карты заполнять разрешил?

— Да.

— А комиссия?

— Не будет.

— Отлично! — Анна вышла из лифта и толкнула дверь в отделение. — Давай приступай к делам. Егорова вчера умерла, новенькую положили на ее место, тяжелую.

— Егорова умерла? — переспросила Лера, останавливаясь. Не может быть. Ведь ее не было в отделении всего один день!

— Чего ты? — удивилась Анна. — Она ж безнадежная была, последние дни доживала.

Лера кивнула и, ничего больше не говоря, зашагала по коридору. Да, конечно, наивно надеяться, что обреченной старухе станет лучше оттого, что врач пожалел ее, посидел с ней, держа за руку, поговорил по-человечески. Глупо думать, что от этого смертельная болезнь отступит. И все же известие о смерти пациентки прибавило еще боли к той, которая терзала Леру уже много дней.

Она переоделась, отобрала из стопки свои карты и пошла по палатам. У нее было такое чувство, что она вернулась в родной дом после скитаний. Все эти недели, что Лера работала в положении Анниного стажера, не были настоящей работой, той работой, к которой она привыкла, которую полюбила, сжилась с ней, несмотря на ее трудность, обыденность, монотонность.

Она соскучилась по больным, с которыми в последние дни вынуждена была вести себя не как врач, а в лучшем случае как медсестра, не имея права самостоятельно принять решение, взять на себя ответственность, проявить малейшую инициативу. Теперь она могла позволить себе все, что не позволяла так давно, целиком отдаться работе, заняться пациентами.

Лера подолгу, как в первые дни работы, задерживалась у постели каждого больного, стараясь быть предельно внимательной, не пропустить ни одной, даже незначительной детали, просто сказать людям что-нибудь ласковое, ободряющее. Она видела, как в ответ на это хмурые, угрюмые лица на мгновение светлели, в глазах загоралась надежда, пусть ненадолго, на секунду-другую, но взгляд их терял равнодушие и покорность, становился осмысленным.

Внутренне Лера готовила себя к встрече с Андреем. Что же делать? Наталья была права, когда говорила, что они будут неизбежно видеться каждый день в течение целых месяцев.

Значит, нужно стиснуть зубы, внушить себе, что Андрей — один из ее пациентов, относиться к нему так же, как она относилась к Ольге Савиновой, к бабке Егоровой, как относится к Степанычу.

Она сделала глубокий вдох и заглянула в восьмую палату.

Дед лежал на боку, отвернувшись, Андрей сидел на постели, уткнувшись в какую-то книжку. В палате стояла полная тишина.

— Иван Степанович, Андрей Васильевич, доброе утро. — Лера с удовлетворением отметила, что говорит совершенно спокойно и приветливо, хотя во рту сразу пересохло от волнения. — Как дела, жалобы есть?

— Нету жалоб, — угрюмо пробурчал Скворцов не оборачиваясь. Андрей неопределенно пожал плечами, отложил книжку и принялся сосредоточенно рассматривать стену палаты.

— Нет — это хорошо, — как можно веселей проговорила Лера и приблизилась к старику. — Давайте-ка повернитесь, я вас послушаю.

Дед нехотя и мрачно повиновался и, засучив ветхую пижаму, представил Лериному взгляду худое, желтое и костистое тело. Она приложила к его впалой груди фонендоскоп, и он, поморщившись от прикосновения холодного металла трубки к коже, послушно глубоко задышал. В его дыхании Лера не обнаружила ничего настораживающего, напротив, дед явно чувствовал себя неплохо. Об этом говорил и пульс, слабоватый, но ровный, и относительно хорошее давление.

Опекуны Скворцова сами не знают, как правы: дед еще их может пережить, и даже запросто. Именно такие доходяги часто оказываются семижильными, скрипят себе, поскрипывают и умирать не собираются.

Лера с трудом подавила в себе желание злорадно улыбнуться. Фигу им с маслом, этим отморозкам, а не дедову квартиру! Он еще в ней сам похозяйничает.

— Что ж, Иван Степаныч, — обратилась она к старику, — вы молодец. Возможно, через пару недель вас можно будет выписать. Только настроение мне ваше не очень нравится — какой-то вы кислый сегодня. Что-нибудь случилось?

— Ничего, — дед махнул рукой, спустил рукав рубахи, который Лера засучила ему, измеряя давление. — Ерунда. Ничего не случилось.

Он снова повернулся к стенке и натянул на голову одеяло.

— Ладно. — Лера отошла от его кровати и остановилась напротив Андрея. — Ну, что у вас?