Розамунд Пилчер - Фиеста в Кала Фуэрте

— Ты поведешь.

Она прекрасно могла вести машину сама, но не упустила случая подчеркнуть свою женскую слабость и беспомощность; Джордж взял ключи и сел за руль.

Если к своему смешному автомобильчику с желтыми колесами Джордж относился просто как к средству передвижения, то мощный и быстрый «ситроен» Франсис был для него сексуальным атрибутом ее личности. Теперь Франсис сидела рядом с ним, подняв лицо к звездам; глубокий вырез не застегнутой на верхние пуговицы рубашки открывал ее смуглую шею. Джордж знал, что она ждет поцелуя, но, прежде чем включить зажигание, закурил, и Франсис спросила:

— Ты меня не поцелуешь?

— Я не могу тебя поцеловать. Не знаю, где ты, — сказал Джордж.

— Почему ты постоянно стремишься все обратить в шутку?

— Таков уж мой британский защитный механизм.

Франсис взглянула на освещенный звездным светом циферблат своих часов.

— Час ночи. Думаешь, она уже в Лондоне?

— Наверно.

— Куинс Гейт. Этот уголок Англии не про нас, мой милый.

Джордж стал тихонько насвистывать мелодию, которая весь вечер вертелась у него в голове.

— Надеюсь, ты не очень за нее волнуешься?

— Я нисколечко не волнуюсь, хотя... Надо было мне самому отвезти ее в аэропорт, а не отпускать с Пепе в этой консервной банке на колесах, которую он именует автомобилем.

— Она не захотела, чтобы ты ее вез. И правильно сделала — она б утопила тебя в слезах, и вы бы попали в аварию. — Джордж ничего не ответил, и Франсис, засмеявшись, добавила: — Ты точно упрямый осел, отказывающийся от соблазнительного пучка сена.

— Я для этого слишком пьян.

— Поехали.

Всю дорогу Джордж продолжал насвистывать навязчивую мелодию. Когда они подъехали к Каса Барко и Джордж, выключив мотор, вышел из машины, Франсис тоже вышла. И, как ни в чем не бывало, вошла с ним в дом, где было темно и прохладно. Джордж зажег свет и автоматически направился в кухню, чтобы приготовить себе выпить: иначе, казалось ему, он умрет или плюхнется в постель и заплачет; в любом случае ему чертовски не хотелось, чтобы Франсис при этом присутствовала.

Она же, чувствуя себя как дома, улеглась на тахту, перекинув ноги через валик и подложив под кудрявую голову небесно-голубую подушку. Джордж, начав готовить выпивку, уронил открывалку и рассыпал лед. Франсис спросила:

— Тебе не надоело свистеть одно и то же? Ничего другого не знаешь?

— Прицепилось... Я даже не знаю, что это за мелодия.

— Тем более прекрати.

Джордж уныло посмотрел на огромную лужу, в которой таяли кусочки льда. Тряпки, чтобы все это вытереть, он найти не смог и, махнув рукой, понес стаканы Франсис. Она, продолжая внимательно за ним наблюдать, взяла свой, а Джордж, машинально крутя в пальцах стакан, сел спиной к темному очагу.

Франсис рассеянно произнесла:

— Знаешь, дорогой, а ты на меня злишься.

— Я?

— Да, ты.

— Почему?

— Потому что я выставила твою маленькую подружку. И потому, что в глубине души ты понимаешь, что обязан был это сделать сам. Не откладывая.

— У меня не было денег на билет.

— Прости, но это не оправдание.

Джордж уставился в свой стакан.

— Да, — сказал он. — Возможно.

Мелодия опять завертелась у него в голове. Франсис, немного помолчав, сказала:

— Пока ты ходил договариваться с Пепе, а крошка собиралась в дорогу, я полюбопытствовала, много ли ты сотворил. Не могу сказать, что ты сильно продвинулся.

— Да. Не написал ни строчки.

— А своему любимому мистеру Ратленду ответил?

— Нет. И этого не сделал. Зато, — добавил он с горечью, — посоветовался со специалистом и узнал, что у меня творческий застой.

— Что ж, — злорадно заметила Франсис, — теперь тебе есть чем оправдывать собственную лень. И если ты наконец наберешься смелости и рискнешь называть вещи своими именами, я сделаю то же самое. Видишь ли, дорогой, я не думаю, что ты когда-нибудь заставишь себя написать вторую книгу.

— Почему ты так уверена?

— Потому что ты — это ты. Сочинительство — тяжелый труд, а ты один из тех типичных, живущих вдали от родины английских лоботрясов, которые, как никто другой, умеют только изящно бездельничать. — Джорджу почему-то это показалось забавным, и он рассмеялся; Франсис, растерявшись, даже приподнялась и села: она рассчитывала вовсе не на такую реакцию. — Джордж, если ты не хочешь ехать в Малагу, если ты не получаешь удовольствия от боя быков, я готова от всего этого отказаться. Но почему бы нам не отправиться куда-нибудь вместе? Сядем на «Эклипс» и поплывем на Сардинию или в кругосветное путешествие — до Австралии, например, или... проедем на верблюдах через пустыню Гоби...

— С вьюками на переднем горбу...

— Ты опять пытаешься шутить, а я говорю серьезно. Мы свободны, и весь мир наш. Зачем заставлять себя сидеть за машинкой? Неужели на свете осталось хоть что-нибудь, о чем ты можешь написать лучше других?

— Не знаю, Франсис.

Франсис допила свой виски и поставила стакан на пол рядом с тахтой. Потом откинулась на подушку — обольстительная, вульгарная, пугающе бесцеремонная. И сказала:

— Я тебя люблю. Хочу, чтобы ты это знал.

Теперь, казалось бы, ничто не мешало заняться любовью. Джордж отставил стакан, подошел к тахте, сел и, будто стремясь забыться, крепко обнял Франсис. Она тихонько застонала от наслаждения и запустила пальцы в его шевелюру, а он губами нашел ее губы, и потерся подбородком о щеку, и почувствовал, как его щетина царапает ее кожу, а Франсис уткнулась лицом ему в плечо, и ее сильные руки, точно клещи, сдавили его шею.

— Ты меня любишь? — спросила она, но он ничего не ответил. — Я тебе нравлюсь? Ты меня хочешь?

Он развел ее руки, высвободился, но не встал, а продолжал сидеть, держа ее за запястья, словно опасаясь, что она полезет в драку.

Франсис рассмеялась. Уступчивость и неизменно хорошее настроение — вот что больше всего нравилось в ней Джорджу.

— Я готова поверить, что ты в дребезину пьян, — сказала она.

Джордж встал и пошел за сигаретами, а Франсис за его спиной вытянулась на тахте и закинула руки за голову.

— Мне нужно привести себя в порядок прежде, чем возвращаться к Рудольфо. Ты же знаешь, какие у него старомодные взгляды. Можно, я воспользуюсь твоей спальней?

— Валяй, — сказал Джордж и зажег на лестнице свет.

Франсис взбежала наверх, постукивая каблуками по деревянным ступенькам и напевая мелодию, которая весь вечер не давала покоя Джорджу. Внезапно мелодия оборвалась, будто кто-то выключил радио. Неожиданно наступившая тишина поразила Джорджа сильнее, чем если бы Франсис вдруг вскрикнула. Он замер и навострил уши, как сторожевой пес.