Луиза Леонтиадес - Обмен мужьями Правдивая история нестандартной любви
— Хотела бы я, чтоб у нас был одинаковый размер ноги.
Одна половина меня сказала: Слава Богу, он разный. Потому, что она, вероятно, выглядела бы в них лучше, чем я. Другая половина сказала: Это было бы действительно круто. Так что вслух я произнесла только “Мммм”. И отпила ещё вина.
Как и всегда в подобных случаях, я знала, что потом услышу в своей голове два голоса. Статлера и Уолдорфа из Маппет-шоу — двух стариков, выкрикивающих комментарии с балкона. Эти двое регулярно врывались в мою жизнь.
Я часто слышала голоса в своей голове. Это моя напуганная внутренняя личность, пытающаяся получить контроль и власть. Внутренний ребёнок, воздвигнувший барьеры и границы в качестве основы своей жизни. Многие мои битвы состояли в том, чтоб попробовать, а потом всё разрушить. Мои страсти, мой дом, моё пространство, моя безопасность. Но с Жилем это пока было не так. Он не был “моим” в том смысле, чтоб им можно было бы делиться. Он был человеком, выбравшим проводить время с нами обеими, не ставя одну выше другой. Большинству людей этот аспект полиаморной жизни кажется самым невероятным. Каким это кажется благородным.
— Почему тогда ты так расстроилась, когда я показала, что мне нравится в твоём доме? — спросила Елена. — Иногда тебя бывает так трудно понять.
— Непросто высказать то, чего никогда раньше не чувствовала. Но это было как будто ты встала на место моей матери.
Это получилось не совсем правильно.
— Я не имею в виду мою мать. Я сказала “похоже на мать” потому, что она была для меня единственной близкой женщиной, имеющей отношение к моему дому. Ты показала, что тебе нравится. Но я услышала всё, что ты умолчала. То, что тебе не понравилось. Я почувствовала, будто меня судят и критикуют. Я почувствовала неуверенность, а я не люблю быть неуверенной. Никто не любит. Даже мои друзья не высказывают своего мнения, пока я не спрошу. И могут не высказать его, даже если я спрошу. Или они могут сказать что-нибудь вроде: “Ну, я предпочитаю коричневый, но тебе больше подходит розовый”.
— Но это нелепо, — непонимающе ответила Елена. На твоём месте я бы наоборот хотела бы, чтоб ты прямо высказала мне обо всём, что плохо выглядит.
Я не была уверена в том, что это действительно так. Разве она не была неоднократно уязвлена моей честностью? Проблема была в том, что моя честность вступала в игру только во время споров. То есть в не самые тактичные моменты.
— Но я — не хочу. Мне нужен такт. Вежливость. Я понимаю, что это может звучать нелепо. В конце концов, большинство людей стремятся к честности. Но ты должна сознавать, что мы находимся в отношениях, для которых не существует инструкции. Особенно для меня: у меня никогда не было сестры, так что это похоже на внезапное возникновение жены. Разумеется, без секса.
На этой довольно отвратительной мысли, мы обе вернулись к нашему вину. Мы были очень похожи на семью в том смысле, что о прямом сексуальном контакте между нами не могло быть и речи.
Пытаться объяснить Елене мой мир было непросто.
— Другая сложность состоит в том, что я происхожу из общества, в котором принято говорить полуправду. Или просто неправду. Особенно, если правда неприемлема. То, чего ты, похоже, не понимаешь, впечатано в мои ценности. Распутывать их и бросать им вызов значит распутывать меня саму. И я должна делать это осторожно, потому, что иначе я настолько распутаюсь, что развалюсь на части.
— Почему же у меня нет этой сложности? Я в той же ситуации. Я бросаю вызов своей жизни и нашему обществу.
Каждый живёт в своей собственной реальности. И наши с Еленой миры стояли порознь. Моя сложность состояла в том, что я хотела держаться за мой мир притворства и социальных норм, так как теряя связь с этой реальностью, я рисковала потерять свою семью. Семью, которую я очень любила, хотя она и смотрела на меня как на грешницу и человека второго сорта. Как я могла стоять двумя ногами в этих разных мирах и быть при этом счастливой? Как я могла поддерживать моё чувство себя и становиться той, которой я хочу быть? Мои собственные мысли в процессе объяснения Елене обрели кристальную ясность.
— Но у тебя совсем другая история, — указала я. — Ты уже отделилась от своей семьи. И ты жила в коммуне. Твоя профессиональная жизнь не связана с корпорациями и не такая жёсткая. От актрисы все ждут того, что она будет экзотической. И, более того, в тебе всё позитивно, так как тебе пришлось самой вставать на свою защиту, прошлось делать выбор, который большинство людей, увы, не делают. Тебе приходилось защищать то, чем ты являешься, а твоё пространство было заполнено братьями и сёстрами. Посмотри на меня: моя жизнь была задана четырьмя вещами: школа, университет, карьера и брак. Я делала то, что ожидало от меня общество, двигалась по пути наименьшего сопротивления. Если ты — позитив, то я — негатив. Я хорошая девочка. Ты билась за окружающую среду, за права женщин. Ты даже дважды в неделю звонила куда следует, чтоб пожаловаться на собачье дерьмо на твоей улице!
Мы жили на одной из самых шикарных улиц Лондона. И она всё равно была усыпана помётом чихуахуа, имевшего удивительную склонность оказываться прямо у их дверей. И такую же способность прилипать к моей обуви. Елена пыталась следить из окна за происходящим на улице, чтоб поймать виновных на месте преступления. Горе им.
В конце концов, — закончила я, — Ты знаешь о том как жить в коммуне и постоянно делиться, потому, что тебе всегда приходилось это делать.
Елена снова вздохнула. Она настолько привыкла к “безграничному” существованию, что ей было трудно осознать, что моя жизнь и уверенность были представлены моими привычками, моей собственностью и моими стенами окружающими некоторое пространство. Поскольку у неё не было ничего из этого, она была представлена собой и только собой. Она была важна, а остальные… если они не подходили к её стилю мышления… были не важны.
Должно быть, я выглядела возмущённой, поэтому она дотронулась до моей руки и сказала:
— Я вижу, что расстроила тебя, мне жаль. Просто мне сложно, потому, что ты любишь меня и так добра ко мне. Ты пригласила меня в свою жизнь и потом оттолкнула. Это будит мою собственную неуверенность, относящуюся к отверженности.
У нас с Еленой было много общего. Действительно, мы обе были довольно доминирующими женщинами, выросшими в нестабильных семьях и состоящие в браке со своими полными противоположностями. Мы обе любили одежду, хорошие ужины и мечтали о полиаморной коммуне. И мы действительно симпатизировали друг другу, а иногда даже любили. Даже несмотря на конфликт.
Подобно бесчисленным женщинам её поколения, моя мать растила меня в обстановке постоянной критики и редких похвал. Самосовершенствование было целью её жизни и, соответственно, моей. Я не соревновалась с сёстрами или братьями, потому, что в нашем доме их не было. Вместо этого, я училась соревноваться с самой собой. Что было тяжело, так как я никогда не могла победить. И вот появилась Елена — сестра, которой у меня никогда не было. Представляющая то, чем я никогда не была. И, возможно, всё, чем я хотела бы быть. Я была ревнива и неадекватна. Недостаточно хороша. Я задавалась вопросом: как долго я ещё смогу оставаться в этом как бы подчинённом положении?
