Натали де Рамон - Млечный Путь
Он кивнул. Я налила себе кофе, сделала бутерброды и уселась за стол. Даниель перевалил яичницу на тарелку и тоже сел к столу.
— Что-то ты не радуешься за Сесиль, мамочка.
— Отчего же, я очень рада. Но от этого меня не меньше тяготит проблема с Тьерри.
— Черт! — Он вдруг хлопнул ладонью по столу; тарелки звякнули. — Но я же тебе все написал! Я сам не знаю, что делать!
— Как это что? Они должны пожениться!
— А я? Обо мне ты подумала?
— При чем здесь ты?
— Но ты же прочитала письмо! Не могла не прочитать!
— Какое еще письмо? О каком письме ты твердишь?
— Слушай, давай больше не будем играть в игры. Это же ты переписываешься со мной под именем Вивьен.
— Я? Вивьен? — Я вскочила из-за стола. — Ты спятил?!
— Ты сейчас не выключила компьютер, а поставила перезагрузку, чтобы я не смог увидеть, что там было под рыбками. А под ними было, готов поспорить, мое письмо!
Я скрестила руки на груди, выдохнула и заявила, глядя ему в глаза:
— У меня нет ни малейшего желания устраивать тебе сцену ревности по поводу Вивьен.
— Сцену ревности? Из-за Вивьен? — Он подмигнул мне и улыбнулся. — Потому что никакой Вивьен нет! Не так ли?
— Мне все равно, что у тебя с этой Вивьен. Хоть отправляйся к ней в Канаду.
— О! Даже так?
— Я давно вычеркнула ее из своей жизни. У меня есть дела поважнее. — Я допила кофе и звонко вернула чашку на блюдце. — Ты вообще собираешься ехать к врачу?
— Не кипятись. Сейчас поедем. — Он встал из-за стола, сунул грязную тарелку в раковину. — Мы и так уже опаздываем минимум на полчаса.
Я промолчала.
Глава 28, в которой письмо Вивьен
«Странник! Меня потрясло и очень напугало твое последнее письмо. Мне даже показалось, что ты лишился рассудка — что такого я могу знать, чтобы скрывать это от тебя? Прости, но я поинтересовалась у Марты, что происходит в твоей семье. И узнала удивительные вещи! Оказывается, ты против того, чтобы твой сын женился на какой-то девушке, и чуть не убил его за это. Странник, сейчас не пятнадцатый век, чтобы решать за сына, на ком ему жениться. То, что ты в тот момент еще не знал, что эта девушка беременна от твоего сына, вовсе не оправдывает тебя. Вполне логично, что ты, пусть с опозданием, но это осознал и переживаешь, только я все равно не понимаю, какие от этого могут быть проблемы у меня? Я живу в другой стране и не имею никакого отношения ни к твоему сыну, ни к этой девушке. Я их никогда не видела! Ты был пьян, когда писал то письмо? Иного объяснения я не вижу».
— Неплохо, — оценила Марта. — Но я бы заменила «не вижу» на «не нахожу», а то подряд получается «никогда не видела» и «объяснения не вижу».
— Марта, правь как хочешь, но, пожалуйста, поскорее отошли. Чтобы оно уже было, когда бы он ни вошел в Сеть.
— Эротики подбавить?
— Подбавь, если не лень, хотя и так сойдет, она же на него очень обижена. Все, Марта, больше не могу говорить. Он вот-вот появится.
— А ты где?
— Я сижу в машине, а он покупает цветы в цветочном магазине. Мы едем поздравлять Сесиль.
— После установки зубов?!
— Ну да, вот такие у нас отцовские чувства. Все, Марта, все. Не хочу, чтобы он увидел мобильный в моих руках.
Даниель вернулся с корзиной цветов, водрузил ее на заднее сиденье и прошамкал замороженным еще ртом:
— Торт ей нельзя, наверное?
— Лучше не стоит, — сказала я. — Но мы можем купить фруктов. Вон подходящее заведение. — И показала рукой на магазинчик с выставленным у дверей фруктовым изобилием.
— Сходи ты, а то мне очень трудно говорить.
— Может быть, мы вообще сегодня не поедем? Ты выглядишь совсем неважно.
Он умоляюще посмотрел на меня и потер челюсть.
— Ладно, молчи. Я все поняла. Тебе очень хочется повидать наших девочек.
Когда я вернулась с пакетом фруктов, он поспешно сунул мобильный в карман.
— Какая прелесть, — сказала я. — Оказывается, по телефону тебе говорить не трудно?
— Я не говорил. Я проверил рабочую почту.
— Почту? У тебя в мобильном Интернет?
— Можно подумать, у тебя нету! Ох… — И опять схватился за челюсть.
— Все-все! Молчим-молчим! Есть, наверное, только я не умею им пользоваться. Ты же знаешь, у меня проблемы с техникой. Я кофеварку-то едва освоила.
Он замахал на меня руками, морщась со страданием.
— Молчу-молчу, дорогой. В аптечке наверняка есть обезболивающее. Может быть, поискать, примешь?
— Езжай! У Селин что-нибудь приму…
— Папочка! Может быть, приляжешь? — обнимая его на пороге, сказала Селин. — И вообще переночуешь у нас? Мама, ну правда, оставайтесь! Куда ему сейчас ехать?
Но он сказал, что ему завтра на работу, и попросил у нее аспирина и коньяку, и мы поехали домой, и я уже очень хорошо представляла себе, что за вечер и ночка меня ждут.
В машине Даниель дремал и тихо постанывал, потом я почти на себе дотащила его до квартиры.
— Еще немножко, мамочка, еще немножко потерпи… — пробормотал он. — Дашь мне еще коньячку, и я рухну… Спать, спать, спать…
Я открыла дверь и сама чуть не рухнула: в гостиной сидели свекровь, Тьерри, Аннет, очень полная дама и еще более упитанный господин в очках. На журнальном столике перед ними было что-то сервировано. Свекровь первой сорвалась с дивана и шустро засеменила к нам.
— Ничего-то вы без меня не можете! Как дети малые! Знакомьтесь, это…
— О, мама… только не сейчас… — с мукой прошептал Даниель, приваливаясь лбом к дверному косяку. — У меня так болит челюсть… и вся голова… стоять не могу…
Глава 29, в которой конец июня
Жюль Рейно сидел в своем кабинете за письменным столом перед компьютером. На фоне яркого окна, боком к Марте, с «воскресной» щетиной и в красно-синей байковой клетчатой рубахе. Подобно большинству мужчин по выходным Жюль старался увильнуть от общения с бритвой, а клетчатые рубахи он носил всегда, сколько Марта его помнила. В юности, вероятно, они были своего рода вызовом белым воротничкам его традиционно банкирской семьи, а с возрастом стали буквально его визитной карточкой. Варьировались лишь яркость клетки и ткань: тонкий хлопок и сдержанные тона — для деловых будней, байка и ярчайшая клетка — на досуге в любое время года.
Полосатых рубашек Жюль не признавал вообще, как, кстати, никогда не носил и трикотажные футболки. По его мнению, он выглядел в них слишком толстым. Впрочем, он вообще был толстым. И в юности, и сейчас. Но именно этим-то и нравился Марте. Рядом с Жюлем она чувствовала себя хорошо и спокойно, как рядом, скажем, с толстым деревом: хочется прижаться и ощущать его силу и защиту. А особенно приятно прижиматься к Жюлю, когда на нем как раз байковая рубаха — тогда он совсем теплый, мягкий и трогательный.
