Моя до конца (СИ) - Шантье Рошаль

Вадим Павлович Ветров стоит в десяти шагах от резных ворот, которые только что закрылись автоматически после того, как во двор въехал Макаров спорткар. Раскинув руки в стороны в радушном хозяйском жесте, мужчина окидывает меня пристальным взглядом. Конечно, его любопытство не скрасила единственная наша встреча и сейчас, я просто уверена, он не упустит возможности узнать обо мне все.

В моих руках торт, который я выбирала в одной из любимых кондитерских нашей семьи. Ветров притормозил у нее, когда уже совершенно не смог терпеть мои уговоры и наконец сдался. Я все еще не понимаю, какие у них отношения, но сегодня пойму.

После улыбчивых приветствий своего отца Макар окутывает рукой мою талию и под аргументированно-резкое «Риша замерзла» ведет меня в дом. Не так уж сильно Риша и замерзла, учитывая, что меньше пяти минут назад вылезла из машины, но не спорю. Выуживаю одну из своих лучших улыбок, над которой кропотливо трудился мой брат и лишь пожимаю плечами на бесцеремонную грубость моего мужчины в отношении отца и опекающую заботу ко мне.

Огромный, отстроенный в три этажа коттедж совершенно не согревает атмосферой. Богатое убранство — несомненно. Но это все, о чем думаешь, войдя в особняк. Буквально. Я не сравниваю, но наш небольшой уютный семейный домик кажется захламлённым мелочной ерундой, которая и хранит в себе ту самую семейную ценность. Тогда как здесь идеальная вычурная дизайнерская чистота… именуемая пустотой.

Ни единой фотографии, ни одной забытой в спешке мелочи, лишней вазы… Ничего. Стены белоснежные, пол мраморный, а картины просто дорогие, как и все здесь. Дорого по деньгам и абсолютно равнодушно сердцу. Моему взгляду не за что зацепиться, чтобы я смогла больше сказать о стоящем передо мной Вадиме Ветрове. На вешалку не наброшена домашняя куртка, у стены не ждут уютные тапочки, ключи не брошены на полку. Мы вошли, будто в музей и ходим по нему как посетители, не гости.

Выглядит так, что дом его — крепость в абсолютно прямо смысле: тут полно охраны, наверняка целая футбольная команда обслуживающего персонала и мимо не проскочит не то, что муха, пылинка не пролетит, но лишь потому, что тут её настолько часто протирают. Я хочу сказать, что, если говорить о физической безопасности — это действительно отличное место. Но что касается отдыха морального… Может, просто каждому свое? Не все люди из одного теста слеплены.

Вадим Павлович смотрит на меня, ожидая похвалы в адрес убранства дома, но я молчу. Потому что да, здесь красиво. Но как в гостинице. Завтра я не вспомню ни единой подробности, какая соединяла бы владельца и эту постройку. Если переезжать отсюда, можно будет взять только шкаф с вещами. Запихивать ерунду в коробки не придется. Нельзя забрать то, чего нет.

— Как Вам наш семейный очаг, милая? — не выдерживает старший Ветров.

— Все выглядит очень дорого, — отвечаю предельно сдержанно, а стоящий рядом Макар хмыкает.

— Это она тоже считает дом коробкой. Только слишком хорошо воспитана, чтобы сказать прямо. Вуалирует, как может, — он щурит глаза, впирая взгляд в стоящего напротив отца. Неловко мне не становится, только немного не по себе.

— Пойдемте, я покажу вам эту коробку, — без злости бросает Вадим Павлович и проходит вперед, обогнав нас.

Я сжимаю Макарову руку в попытке немного успокоить, но тот напряжен, как струна. Может, стоит оставить их наедине? Ну нет, я не в праве решать такое. Если уж мой Ветров меня сюда привез, значит, хорошо подумал.

— Арина, благодарю Вас за торт. Признаться, я большой поклонник сладкого, — с улыбкой признается мужчина, и сейчас он как никогда напоминает мне своего сына.

— О, не за что, — мы проходим за ним в просторную столовую, — надеюсь, Вам понравится. Это любимая кондитерская моей семьи, — повторяю для него, ответно улыбнувшись.

— Тогда прошу обедать, раз с десертом мы определились, — он приглашающим жестом указывает на густо заставленный яствами стол. Макар заметно недоволен, но видя, что я подхожу к столу следует за мной.

Ужин проходит странно. Почему? Да потому что дружеской атмосферой я пытаюсь разрядить наэлектризованное пространство, которое создают вокруг меня эти двое. Отец и сын. Считающие, наверное, себя абсолютно разными, но на самом деле настолько похожие. Не только внешне. Очень упрямые, закипающие со щелчком пальцев и, пылающие огнем, едва потеряв выдержку, не сумев совладать с эмоциями.

А теперь представьте, что их интересы прямо противоположны. И то, что устраивает одного, другого — нет. А ураганный Ветровский характер, как мы уже знаем, доставшийся моему Макару по наследству от отца, никуда не девается. Представили?

Ага. Вот и мне все это так себе нравится.

— Оставлю вас, — произношу извиняющимся тоном, но очень рада на минутку сбежать.

И ничего такого вроде бы не происходит, Макар поддерживает меня, Вадим Павлович неудобных вопросов не задает, только вот то, что я имею в виду сложно описать, однако есть почувствовать — перепутать нельзя ни с чем. Это витает в воздухе, вокруг нас, давит на плечи и заполняет комнату гнетущим ощущением. И мне необходимо вдохнуть кислорода, пока я не задохнулась.

Мда… И как искать туалет в этом торговом центре? Возвращаться не собираюсь точно и решаю идти наобум.

Повернув налево, резко торможу и застываю опешив. На меня с огромного портрета смотрит женщина. Я зразу понимаю, кто она, мне не нужно гадать. Глаза Макара пронзают меня даже с рисунка. Его мама была очень красивой женщиной. С озорными, доставшемуся ее сыну глазами и величественной осанкой. Взгляд ли это художника или она действительно отличалась этим достоверно узнать, к сожалению, не окажется возможным, но то, что ее портрет занимает столько места не оставляет простора для фантазии — отец Макара очень ее любил.

Я смотрю на портрет внимательным взглядом долго. Разглядываю черты, желая запечатлеть их в сознании, потому что это лицо матери моего любимого мужчины. Того, кого всем сердцем люблю. Чувствую глубокую благодарность и признательность к женщине, давшую жизнь Макару Ветрову. И сейчас, глядя в выразительные, пусть и нарисованные глаза, мне кажется, что я становлюсь к нему ближе. Прикасаюсь к особенному, хоть и не он сам показал мне её.

— Моя Мария, — голос заставляет вздрогнуть исключительно от неожиданности.

Вадим Павлович подходит ближе. Его взгляд, глядя на рисунок смягчается, в глазах замирают морщинки. Он до сих пор любит её. Это видно. Не нужно быть великим психологом, чтобы видеть, как меняется его взгляд, когда внимание Ветрова-старшего захватывает портрет. Нежность, которая, казалось, ему не присуща. Невозможно спутать, потому что именно так смотрит на меня Макар.

Спустя столько лет…

— Она очень красива, — говорю тише обычного.

— Все Ветровы однолюбы. — Я отрываю взгляд от портрета и смотрю на мужчину. Его слова — констатация факта, — заставляет задуматься, — Мой сын влюблен в тебя со студенческой скамьи. Я ведь прав? Ты и есть та самая загадочная девушка, о которой никому никогда нельзя было спрашивать?

Он обезоруживает меня, и я теряюсь. Не знаю, что ответить, но, кажется, мой ответ ему не требуется. Ветров-старший просто завороженно глядит на картину своей умершей от рака жены и прерывать его не имею права.

Тихо, чтобы не потревожить чужой момент отступаю и возвращаюсь в столовую. Макар сидит, откинувшись на спинку стула. Ноги вытянуты вперед, голова немного запрокинута назад, глаза закрыты. Опускаюсь рядышком и он, сохраняя позу, кладет руку на мое плечо.

— Устал?

— Это место будто силы из меня высасывает, — признается. Голос низкий, хриплый. Ветров будто переплыл океан и сейчас отдыхает. Но только вот океан переплыть невозможно, и он свой собственный, душевный, переплыть не может.

— Твой отец приятный человек, — делюсь впечатлением, на что Макар открывает глаза и хмурит брови.

— Тебе показалось, — бросает коротко и садится ровнее. Теперь его локти лежат на столе, а переплетенные ноги покоятся за ножками обеденного кресла.