А может, я умею? - Дарья Волкова
И тут же, словно ожидая и дождавшись этих слов, заныло-заболело — то ли слева, то ли справа, то ли в горле, то ли в сердце.
— Люся…
— Я не буду вмешиваться не в свое дело, и если так кажется — прости! — Людмила говорила быстро, торопливо. — Я просто про Гошку скажу. Я его давно знаю. Он… он…. — Людмила вздохнула, перевела дыхание. — Он надежный человек. Ему можно доверять. Он не предаст.
Ира поняла, что еще чуть-чуть — и она разрыдается. Вдруг. Как-то вдруг отказала выдержка. И Ира осталась со своей болью, со своими надеждами и попытками выплыть — в упор, лицом к лицу. И не увернуться.
Она отвернулась и часто заморгала, пытаясь прогнать подступившие слезы.
— Да если… если бы… — голос был чужим и каркающим. — Да я верю. Не в нем дело, а… Все не так, как… кажется.
— Мне не кажется. Я знаю. Он тебя любит.
И снова, как вчера, задрожал подбородок.
— Это… не важно.
— А что важно? — Иру безо всяких церемоний взяли за локоть и развернули. Слезы при этом каким-то чудом не полились из глаз, и Людмилу она видела четко. Как и выражение искреннего сочувствия на ее лице. — Что — важно? Ты же его тоже любишь. Дай ему шанс.
Дальше тут находиться невыносимо. Ира кивнула — то ли соглашаясь, то ли отрицая. И, схватив сумку, быстро пошла к двери в детскую.
Люся нагнала ее уже на лестнице. И в спину Ирине прилетело негромкое, но уверенное:
— Он надежный. Он порядочный. Он тебя любит. А еще он упрямый, как сто ослов. Это у них с Гришкой общее.
Глава 10. Подождать, когда рассеется дым, и спросить: «Из-за чего, собственно?». Очень вежливо спросить, даже душевно
1
Синий «ауди» стоит на том же месте, прямо перед главным входом. Этакий синий знак, перечеркивающий все ее надежды. Или, наоборот, дающий. Говорят, синий — цвет надежды. Или это про зеленый. А-а-а… какая разница. Какого цвета надежда, которой нет.
— Говорят, ты упрямый, как сто ослов.
— Неправда. Как триста ослов.
— Это же спартанцев вроде триста.
— Они были на ослах, ты разве не знаешь?
Ирина почувствовала, как дрогнули губы. Она что — собирается улыбнуться? Господи, какой абсурдный диалог. Георгий, ты приехал, чтобы поговорить о спартанцах и ослах?
— Хоть сто, хоть триста. Ты упрямый.
— Неправда, — покачал он головой. — Со мной достаточно легко договориться. Для этого надо просто меня выслушать.
Ирина кивнула. Что ей еще оставалось? И раньше справлялась, и сейчас справится. Достанет сигареты и будет невозмутимо курить. И не расплачется. И будет разумной и рассудительной. И в конце уйдет. Одна.
Она даже с первым пунктом плана не смогла справиться. Она даже сигареты из сумки не достала. Потому что вдруг оказалась в крепких мужских объятьях.
— Я дал тебе сутки на то, чтобы успокоиться и принять неизбежное. Все, они истекли. Никуда я тебя не отпущу.
Ирина замерла. Сердце бухало нечасто, но сильно. А вот руки дрожали мелко. Гоша… Что… вот что ты делаешь?!
— Это ты молодец, что стоишь спокойно, — продолжал говорить Гоша. Она его не видела. Перед носом была серая ткань его куртки. Плечевой шов. Две параллельные строчки. Прямо как их жизни. Две параллельные линии, которые никогда не пересекутся. — Вот так и стой. И слушай меня. Не факт, что и сегодня момент подходящий, но оттягивать с этим больше смысла не вижу, — Ира почувствовала, как шевельнулись его руки на ее спине, притягивая крепче. — Я тебя люблю. Стой смирно! Ты меня тоже любишь, ты сама это сказала. У меня есть два признания — устное и письменное. В сложившихся обстоятельствах самое логичное развитие событий — наш брак.
— Наш… что?! — Ира все-таки отлипла от его плеча. Она никак не могла осознать то, что говорит Гоша. Нет, она все понимала. Но применить эти слова к себе не могла. Никак не получалось. А тут еще… брак. Хорошую вещь браком не назовут, Гошка. Уж я-то знаю это точно.
— Мы женимся.
Это был не вопрос. И тем более не предложение. Это было утверждение. Абсолютно абсурдное.
— Ну зачем?!
— Затем, что я человек взрослый. У меня свое дело, свой бизнес. У меня, знаешь ли, есть определенная жизненная позиция и принципы. Да я просто слишком респектабельный человек для всяких там отношений, Ира!
— Ты игнорируешь главное.
— Ты про свою неспособность зачать ребенка?
Он сказал это так спокойно. И так спокойно смотрел ей в глаза. Спокойно говорил и спокойно смотрел. Или нет, даже не спокойно. Уверенно. Как будто точно все знает.
— Ты сейчас скажешь, что это не имеет для тебя никакого значения, — каким-то чудом удалось ровным голосом произнести Ирине.
— Не скажу. Имеет. Все, что касается тебя, имеет значение. Все, что причиняет тебе боль, меня касается. Но это не меняет того факта, что я тебя люблю, и ты будешь моей женой.
— Гошка… — выдохнула она беспомощно. Это был так… так, как нельзя. Неправильно. Невозможно.
— Послушай меня, — он прижал ее головой к своему плечу, и у Иры перед глазами снова появились те самые две строчки. — Я тебя люблю. Ты меня любишь. У нас будет семья. И в этой семье будут дети. Тихо, постой спокойно. Мы пройдем все обследования. Мы испробуем все методы. Если у нас не получится зачать ребенка — мы возьмем приемного. Все.
Ира молчала. Дрожь вернулась. От кончиков пальцев, по рукам, к плечам.
— Ты идиот… — голос уже слушался плохо, вышло шепотом.
— Да, я идиот. И триста спартанцев с ослами тоже я. Я сегодня за всех. — Руки на ее спине сжались еще сильнее — а потом разжались и погладили. — Ириш… В семье дети появляются по разному. Если двое хотят — они станут родителями.
— А ты хочешь?
— Конечно. Как и ты.
Ответить Ира не смогла. Ей казалось, что происходящее — ненастоящее. Но рука его на спине была теплой и надежной. И его дыхание на ухо — настоящим.
— Может, ты и правда умеешь чинить сломанных кукол….
Слезинка все-таки упала из глаза, прямо на шов из двух строчек. И они вдруг соединились.
— А ты как думала. Конечно, умею, — Ира почувствовала его губы на своем виске — Ну что, родная, поехали домой, а?
2
Они ехали и молчали. Георгий время от времени бросал взгляд на Иру. Она смотрела вперед, перед собой. Иногда — в
