Поцелуев мост - Наталия Романова
— Так – не собирался, — легко ответил Федос и равнодушно пожал плечами. — Женятся, когда ребёнка хотят или двух, в общем, чтобы семья была. Настоящая. А мне ребёнка нельзя.
— Почему? — посмотрела я на Фёдора, между прочим, Анатольевича.
Почему, интересно, ему ребёнка нельзя? Почему мне не стоит даже думать в сторону материнства, я понимала: отсутствие работы, собственного жилья, финансовая задница и мутные перспективы на всю оставшуюся жизнь — точно не то, что нужно ребёнку. А если он умудрится уродиться в меня, а не в… Федоса, например — совсем караул!
Но Федос — совершенно другое дело! У него было всё, чего не было и не могло появиться у меня.
Он молчал и о чём-то сосредоточено думал, пока, наконец, не выдал то, от чего я буквально потеряла дар речи:
— Я тюрьме был.
— Что-о-о? — с трудом пискнула я, выдохнув воздух.
— В смысле – родился там. И жил. Примерно до года. Там, наверное, что-то типа дома малютки было или яслей, — он замолчал, посмотрел в лобовое стекло, на улице спешно двигалась толпа в сторону широкого пешеходного перехода, чтобы попасть к спуску к Неве и к Ростральным колоннам. — Они вместе что-то натворили, хотя бабушка всегда говорила, что отец пытался на себя её вину взять, вот и присел за компанию, точно я не знаю, не спрашивал, всё равно не ответят правду. Мать вышла, отвезла меня к родителям отца и свалила искать лучшей доли. Вышел отец, прописался к прабабке в Питере — у нас появилась комната, устроился на завод. В общем, жили… Только я такого для своих детей не хочу, и детей не хочу. Бросит их мамаша, что я буду делать? Как мой отец, лупить их, шмотки свои заставлять самому стирать, чтоб не повадно было, дерьмом кормить от которого вечно живот болит, на родительские собрания раз в год ходить, чтобы классную на хер послать, да бухать каждый выходной? Ребёнку мать нужна, чтобы заботилась, любила, баловала… вот как тебя.
— Меня? — мягко говоря, крайне удивилась я.
— Конечно! Только и слышно было от матери твоей: моя Илва то, моя Илва это, талантливая-приталантливая, учителя хвалят-не нахвалят, педагоги рукоплещут. Я про тёть Лену молчу, а как тебя кормили… эх, — вздохнул Федос, пока я моргала, пытаясь проглотить удивление на грани шока. — Нет, ты не подумай ничего такого, отлично, что у тебя такое классное детство было, и что мать тебя любила, бабка вокруг как наседка хлопотала, зато ты вон какая выросла!
— Какая? — моргнула я.
— Моей конфетой! — И меня тут же обхватили медвежьи объятия.
Я так и замерла истуканом, не в силах хотя бы как-то отреагировать на откровения Федоса. Моего Федоса! Чьё детство прошло на моих глазах, а я, выходит, ничего не знала о нём. Более того, я о себе ничего не знала! Оказывается, меня любили, мной гордились и мне рукоплескали… а я, где была в это время я? С ума сойти.
Между делом, видимо, чтобы окончательно меня добить, Федос рассказал, что с Нелькой — как он называл свою бывшую почти жену, — они расстались через два года бурных и страстных отношений. Она, естественно, захотела замуж за Фёдора — и тут, где-то в глубине души, я отлично понимала свою предшественницу, — а он не захотел жениться.
Они цапались, как кошка с собакой, не проходило и дня, чтобы молодые не орали друг на друга, доказывая свою правоту. Благо, вмешался отец Нелли, высокий чин из МВД, поднял биографию несостоявшегося зятя и в доступной для понимания форме объяснил дочурке, что такие родственнички им сто лет не нужны, а лучше тысячу. Нелли, как послушная дочь, вняла, успокоилась, а через несколько недель они тихо-мирно расстались.
Встретились случайно, буквально год назад, на показе какого-то знаменитого кутюрье, куда Федоса затащила очередная, сто десятая по счёту пассия, а он пошёл, потому что делать было нечего, а по подиуму ходят «ничего так девки».
И больше ничего между ними не было, Нелька хоть и огонь, но Федосу не заходит. Так и сказал «не заходит». К тому же, она теперь с Василием, чья биография подходит высокопоставленному папе, а может просто родные устали ждать, когда доченька созреет, и согласны на любого кавалера, лишь бы всё как у людей — ЗАГС, совместное имущество, дети.
— Мог бы сразу рассказать, — для острастки буркнула я.
— Ступил, — согласился Федос.
Мы отправились к спуску к Неве. На удивление погода стояла тёплая, почти летняя. Не было ни единого порыва ветра, воздух, словно остановился в преддверии осени, обещая ещё несколько дней ускользающего лета.
Там, по центру полукруглого выступа, покрытого булыжной кладкой, пронзительно и нежно играл саксофонист. Зрители устроились у стены набережной, украшенной львиными масками, или сидели прямо на гранитных ступенях, слушая, помимо мелодии плеск Невских волн.
Я опёрлась спиной на грудь Федоса, он обнял меня, заботливо, с какой-то непередаваемой нежностью прижал к себе, обхватив двумя руками. Иногда начинал покачиваться в такт музыки, подпевая, целовал меня в макушку или опускал губы на шею, чем отправлял неприличных, я бы сказала, распутных мурашек по телу, которые оседали в местах, не предназначенных для этого. Впрочем, почему не предназначенных? В этот момент, здесь и сейчас, я вся, от макушки до пяток, была предназначена для Федоса, а он для меня. Весь! Включая академически прекрасный член, между прочим, да.
У Ростральной колонны танцевали люди, некоторые из них были профессиональными танцорами, кто-то любителем, а были и прохожие, которые остановились, чтобы поглазеть на танцующих и невольно начали пританцовывать.
Летом, на улицах Питера, то здесь, то там встречались компании танцующих линди хоп, чарльстон, буги-вуги или всё разнообразие латиноамериканских танцев, у Ростральных же колонн был поистине эпицентр веселья. С одной стороны двигались в такт задорным мотивам сальсы или румбы, с другой отплясывали под джазовые композиции.
Мы с Федосом не умели ни того, ни другого, ни третьего, но это не помешала нам двигаться в унисон, получая нечеловеческое удовольствие от происходящего, друг от друга, от тёплого вечера и музыки.
Наверное, настолько счастлива я не была никогда. А может быть и была, например, поедая жареную барабульку на берегу Чёрного моря, придумывая небылицы про боевых афалинов. Целуясь с
