Ты всё ещё моя (СИ) - Тодорова Елена

Мое дыхание окончательно сбивается.

– Ты хотела поговорить? – выталкивает Артем сухо.

Кручусь, чтобы встретиться с ним взглядом. И едва это происходит, внутри меня поднимается лавина эмоций, которую я лелеяла весь вечер. Если не весь день, учитывая его утреннюю выходку.

– Ты скотина! Сволочь! Подонок! – выпаливаю одуряюще пылко. Настолько, черт возьми, пылко, что на этом все мои силы и иссякают. Приходится экстренно копаться в себе в поисках новых. – Ты… Ты… Ты знал, что мне будет больно и неприятно! Да, знал!!! И несмотря на то, что я тебе говорила, прислал эти деньги! Намеренно ранил, показывая свое ко мне отношение! Намеренно!!! Я тебя… Я попросту тебя… – о своей ненависти, невзирая на хлынувшие из глаз слезы, сказать не получается.

Когда удается смахнуть проклятые слезы, вижу, как Чарушин, якобы оставаясь спокойным и неподвижным, яростно сжимает челюсти и агрессивно раздувает ноздри.

– Нет, я не хотел тебя ранить, – цедит сквозь зубы. Прикрывает глаза. Мышцы его лица дергаются и играют, выражая какую-то странную муку, словно этот разговор и для него является тяжелым испытанием. – Сознательно не хотел, – уточняет вместе с шумным выдохом. Вновь фокусирует на мне свой горящий взгляд. Обжигает и обездвиживает им. – Ничего эти деньги не значат. Ни о каком моем отношении к тебе не говорят.

– Зачем же тогда ты это сделал?! – выкрикиваю я.

Если бы меня не таскали собственные эмоции, возможно, я бы заметила, как дергается и смещается Артем. Он поворачивается ко мне боком. Кажется, будто пытается отгородиться и, в то же время не в силах отвернуться полностью.

Скашивая взгляд, бросает грубо в ответ:

– Чтобы ты себе что-нибудь купила, очевидно же.

– Бред! – шиплю я. Оббегаю его и встаю лицом к лицу. – Сначала ты демонстративно уничтожил мой подарок! А после, решив, что ранил недостаточно, прислал эти деньги! Знаешь, как это больно? Знаешь?!

Чарушин кривит губы в какой-то раздраженной гримасе и равнодушно пожимает плечами.

– Нет, не знаю.

Если бы не очевидная хрипота голоса, я бы сказала, что ему действительно все равно. Но тон его выдает. А еще… Блеск в горящей темноте глаз усиливается, незамедлительно вызывая у меня желание поежиться.

– Я хочу, чтобы тебе было так же больно! – выпаливаю в пылу агонии. Мотает внутри, закручивает настолько, что едва равновесие держу. А может, и не держу. Либо Артем, либо я – шатаемся. Определить трудно. – Хочу, чтобы ты почувствовал то же, что чувствовала сегодня я! Ясно тебе, Чарушин? Ясно?!

– Ясно, – глухо отзывается он.

– Что мне сделать? Может, подскажешь, м? Потому как кажется, что тебя задеть невозможно.

– Хочешь, чтобы я дал тебе в руки оружие против себя? Это смешно.

И он действительно смеется. Коротко и очень хрипло. Быстро замолкает. И вновь сердито сжимает челюсти.

– Значит, плевать тебе на меня? Все равно, что делаешь больно? Если снова расстанемся, в этот раз не заметишь, правда? Плевать? Как ты там любишь говорить? Похрен?

Слышу скрип зубов и срыв яростного дыхания. Чарушин наклоняется и, быстро шагая, припирает меня к стене.

– А тебе нет? Тебе не похрен? – звенит в ушах его крик.

От страха и еще каких-то эмоций, которые он у меня вызывает, из глаз снова брызгают слезы.

Но ору я в ответ так же агрессивно:

– Нет! Мне не похрен!

– Врешь, – яростно припечатывает с таким видом, будто готов меня размазать по стене.

– Не вру! Если бы мне было похрен, то не было бы и больно… – на последних слогах горло продирает болью, и я резко замолкаю, чтобы сглотнуть и набрать в легкие побольше воздуха. – Если бы мне было похрен, я бы вообще не приходила! Никогда бы с тобой не связывалась! Не было бы ничего, понятно?!

– Зачем тогда? – рявкает Чарушин, впиваясь пальцами мне в плечи. Стискивает до боли, заставляя задыхаться. – Я тебя, блядь, уже месяц спрашиваю! Зачем ты появляешься, а? Зачем ты со мной?!

– Может, потому что я, черт возьми, люблю тебя?! – выкрикиваю для самой себя неожиданно.

Выкрикиваю и бездыханно замираю под непереносимо-тяжелым взглядом расширяющихся будто бы в ужасе глаз Чарушина.

29

На любовь мне давно похрен.

© Артем Чарушин

– Может, потому что я, черт возьми, люблю тебя?!

Я не знал, но, оказывается, мое сердце – это граната. Дикарка своими словами выдергивает чеку. Рывок такой мощный, что вместе с ней вытягивает бережливо схороненную мной душу. Чтобы меня убить и этой точенной кровавой раны было бы достаточно, но далее, по всем правилам жизни, следует детонация. И все те горячие и дробно пульсирующие куски плоти, которые я на протяжении дня пытался вернуть в режим безопасной заморозки, со свистами раскидывает по нерушимому периметру моей грудной клетки.

Боль – первое, что я ощущаю. Где-то на задворках теряется тошнотворный восторг. Он больше всего покалечен, необратимо умрет. Уцелевшим приходит ужас. Именно он вознамеривается господствовать в этом адовом пекле.

Едва удается отмереть, резко толкаю свое тело назад и отворачиваюсь. Обхватываю ладонями голову, чтобы остановить бешеную тряску, которая там разыгралась.

Надо бы уйти. Просто уйти. Но я не способен. Игнорирую аварийные сирены, так же стремительно оборачиваюсь обратно к Лизе.

Ослепнуть бы, как она красива! Очевидно, за моими ребрами находится целый склад с контрабандными боеприпасами. Когда огонь добирается до них, они выдают масштабный фейерверк.

– Так, может или любишь? Как понимать? – хриплые звуки, которые со скрежетом вырываются следом, наверное, можно назвать смехом. Должно быть, мой организм, в попытках справиться с болью, таким образом выплескивает ее фатальные излишки наружу. – Ты в своих чувствах хоть когда-то уверенной бываешь? – тут я уже с конкретным наездом рявкаю на сжавшуюся у стены Дикарку.

Она содрогается и как будто отшатывается от меня, хотя смещаться ей некуда.

– Люблю, – шепчет на самых низких тонах.

Разлетается это растянутое нежное шипение эхом.

«Люблю… Люблю… Люблю… Люблю…»

Сочится и плывет с оглушающей силой. Как ни сопротивляюсь, проникает внутрь меня. Проносится безумным вихрем и с коварной быстротой оседает на оголенных нервах отравляющей субстанцией.

С трудом возвращая себе самообладание, сцепляю все, что раздробило кольцами контроля.

– Хватит врать, – советую умышленно ровным тоном, будто сказанное, даже если бы я и верил ей, не способно меня задеть. – Хреново у тебя получается, – удерживая зрительный контакт, убеждаю себя, что выступившие на глазах Лизы слезы, меня абсолютно не трогают. Пробивающий мышцы тремор и спирающее в груди дыхание – последствия титанических усилий, которые я прикладываю, чтобы держать свое проклятое тело в куче. – И самое главное, – пауза, во время которой мне приходится сделать дополнительный глоток кислорода, прикрываю ухмылкой, – нет никакого смысла в этом вранье. На любовь мне давно похрен.

Замираю, отрицая перед самим собой, что остро вглядываюсь в ее лицо. Отчаянно и маниакально ловлю мельчайшие изменения. То, как дрожат Дикаркины губы, как соскальзывают по щекам тонкие ручейки слез, как срывается дыхание.

– Скажи что-то! – выпаливаю, прежде чем формируется стойкая возможность воздержаться. – Говори!

– Я не вру! – выталкивает Лиза не менее яростно.

Отталкивается от стены и уходит. Она, блядь, тупо уходит.

Я стою. Заставляю себя не двигаться, пока по внутренней стороне груди взмывает новый всполох огня. Изо всех сил, мать вашу, держусь. Затягиваю все доступные тормозные рычаги. Но… Ноги несут вперед. Хватая Лизу за плечи, грубовато разворачиваю.

Злюсь на себя. Злюсь на нее. Злюсь на весь этот гребаный мир.

– Докажи, – требую яростно, а на самом деле отчаянно.

Что, блядь, творю? Забыл, как орал от боли, выворачивая наизнанку нутро? Куда опять? Второй раз ведь хрен вывезу!

Понимаю это, ненавижу себя и упорно жду ответа Дикарки.