Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн
А где же ангел, любитель коммутационных составлений?
А вот он, в тени пошарканных стрельбой деревьев.
С удобной высоты он смотрит на движение колонны.
На нем все тот же плащ, но цвета листьев, веток, тени, света.
И непонятно, кто он — терпеливый зритель, дремлющий рыбак,
турист на горном переходе? И… какого цвета?
Он — Ангел! И расправив крылья,
он оторвался от окровавленной земли.
* * *20. Одиннадцатый день на планете обезьянн. День диалогов.
— Ало?
— Алло? Яа! Здравствуйте, дозвонился наконец! Вы меня помните? Вы дали мне номер своего телефона.
В квартире тихо и пусто, она недавно пришла с вахты, но формы еще не сняла. Не спешила.
— Да, я вас узнала, — почти улыбнулась она забавному, на взгляд русбандов, акценту из телефонной трубки, — вы тот любопытный гевронский наблюдатель.
— Яа! Яа! Я обещал вам позвонить, помните?
— Я помню, не стоит так сильно надрываться, — вспомнила она похожее на звук дождя молчание. — Но он звонил мне, не так давно.
— Значит, вы уже знаете?
— А что я должна знать?
— Случился… эээ… как это по-русбандски… дас инцендентен. Он говорил вам об этом?
— Нет, — снова вспомнила дождевое молчание Шимпанзун, — он ничего не говорил. Но я об этом знаю.
— К сожалению, погиб один… как это…. шофератор!
— Я все это знаю. Зачем вы мне об этом говорите?
— А с вашим знакомым все в порядке, — не смотря на добрый, насчет назойливости, совет, продолжил надрываться гевронец, — собственно, об этом я и хотел вам сообщить.
— Спасибо, — не сильно удивившись анекдотной простоте геврона, поблагодарила Шимпанзун. — А вы не знаете, они еще долго там пробудут?
— Своего представителя мы ждем очень скоро, как это… на днях. Она прилетит самолетом.
— Понятно, это ваши, — теперь точно зная, почему русбандам так трудно разговаривать с гевронами, Шимпанзун все же спросила: — А наши?
— Не знаю, вероятно, позже.
— Я поняла, — недолго помолчала Шимпанзун. — Ну что же, вы выполнили свое обещание, спасибо. Всего хорошего, и звоните, если будут новости. Пока!
— Пока, яа позвоню.
"Позвони", — про себя согласилась Шимпанзун и, положив трубку, села в кресло. Рядом с телефоном, ожидая скорого звонка — как тот наблюдательный и незамеченный ею ангел. Звонок раздался через минуту — вероятно, минимальный промежуток времени измерения гевронского мгновения.
— Ало?
— Это снова яа.
— Узнали что-нибудь новое или забыли что-то старое? — усмехнулась она.
— Забыл. Когда вернется Гибне, фру Гибнсен, так зовут нашего представителя, то я вместе с ней улечу домой.
— Счастливого пути.
— Знаете… — геврон снова применил тактику тщательных пауз, — яа и раньше мог улететь… (пауза), но остался… (пауза), из-за вас.
— Знаю, — четко ответила Шимпанзун, не желая, но все же подумав о разности темпераментов и различиях культур, вместе — температур. — И вы хотите, что бы я проводила вас до самолета?
— Яа хотел бы вас увидеть.
— И это при живом и сильном муже? — все же постаралась удивиться она. — Не стыдно? Не страшно?
— Он вам не муж, — точно констатировал гевронец.
— Может быть и так, но о длинном носе вам все же не стоит забывать.
— Извините, — теперь применил природную вежливость геврон, — но там, на аэродроме, яа понял, что это было расставание, прощание навсегда. Яа это понял, глядя на вас.
— Кондуктор поспешил.
— Что? — снова не понял русбандской идиомы геврон. Да и зачем ему это понимание нужно?
— Нет, ничего, это я так, сама себе, — решила пояснить Шимпанзун, — игра слов. Все нормально, все хорошо.
— Ну что же, я рад за вас. Если это так.
— Это так.
— Значит, мы не увидимся? — задал геврон точный и на этот раз почти без паузы вопрос.
— А вы предлагаете мне экскурсию в Мармунез?
В ответ молчание, но на этот раз в национальной паузе уже возможно различить предпосылки обдуманного старта.
— Дело в том, что я буду в вашем городе. Сделал пропуск. Аллоо?
— Хорошо, — согласилась с точным направлением гевронской мысли Шимпанзун, — позвоните мне, когда приедете, и если вам не повезет, то я, может быть, сниму трубку.
— Яа! Я понял. Буду надеяться на невезение, — сдержанно, как и полагается — по-гевронски обрадовался Мак, — до свидания.
— До скорого, — кивнула трубке Шимпазун и положила ее на рычаги, опять впустив в комнату тишину и молчание. Она хоть и не гевронка, пока, но ей тоже, похоже, необходима пауза и возможность отступления.
* * *21. Двенадцатый день на планете обезьянн.
— Это родственники того носача, а та обезьянна, в черном, его мать, — пояснил хоть и белый, но военный халат. Они только что вытащили, из холодно-кислого полуподвала на белый свет уже обшитый досками цинк и пропыхтели вслед за белым халатом через ярко освещенный олнцесом двор госпиталя к своей машине. А в десяти-пятнадцати метрах от них — длинный автобус, и толпа чихаков, и та обезьяна, в черном. Приехали за своим, и теперь, подчиняясь дурной закономерности, столкнулись нос к носу. Или стая к стае, разделенные лишь только в ушах шумящей пустотой враждебности, шириной в твердый взгляд или шипящее слово. Отделившись от "УАЗа", подошел один из длинноносых, но короткоствольных ментов, все еще болтающихся с ними — Несрань Несранью, а случиться может все, и все должно быть описано и запротоколировано.
— Вам лучше поторопиться, — спокойно сказал он.
— Зачем же? — громко переспросил его Примат. — Мы ведь не спешим, правда? — повернулся он к пехтмурам, уже загрузившим тяжелый ящик в кузов. — Перекур, но осторожный.
— Я вас предупредил, — не желая спора, пожал плечами носастый мент с "коротышом" на плече.
— Я вас понял, — кивнул Примат, отмечая его спокойно скользящий по всему без разбора взгляд. — А почему отца нет?
— Он мстил за отца, — не меняя скорости скольжения, ответил мент и равнодушно поправил автоматный ремень. Он из местных, он ко всему привык.
А в рядах пехтмуров неподвижность мысли и молчание, только сгорающий пепел сигарет чертит в горячем воздухе невидимые дуги, а сизые дымы, недолго задерживаясь в неприятном и напряженном пространстве, тают чуть выше голов и еще не выгоревших коротких волос.
Задвигались носачи — в проеме подвала опять появился белый халат. Их стандартен, не обшит деревянным саркофагом, не "двухсот". Мальчишку-чихака, убившего Мичурина выстрелом из "Дауновки", сегодня же заколотят и закопают, а над могилой, радуясь непонятной для Примата радостью, водрузят длинную пику с зеленым лоскутом — знак доброй воли божества к искавшему и нашедшему храбрую смерть. И, следовательно, сопливый длинноносый обезьянн, скорее всего еще не познавший обезьянны, но по случаю состоявшейся мести ставший то ли джигитом, то ли шахидом, попадет прямо в рай — туда, куда и метился. Будет ли рада этому обстоятельству его мать? Удивительно, но скорее всего, да.
