Ирина Ульянина - Жена моего любовника
— Вот тебе и та-та, — всхлипнула я, освобождаясь от шубы, и ответно улыбнулась, потому что невозможно без умиления видеть этого ребенка.
И Тему, и Ксюшу я засунула в ванну, а сама, засучив рукава старенького халата, стоически преодолевала последствия погрома. Фикус поставила в воду, хотя шансов, что он выживет, было маловато. Крупы и прочие загубленные продукты просто сгребла в мешок для мусора и вымыла пол в кухне. Все бы было ничего, но стоило мне включить пылесос, как дико разболелась голова, будто кто-то недобрый треснул по кумполу раскаленной сковородкой. Может, давление подскочило, надвигался гипертонический криз? Нет, это вряд ли… Откуда у цветущей особы, которая на лету, в шесть секунд склеивает платежеспособных клиентов, возьмется старческий диагноз? Раскисать рановато!.. Я приняла таблетку пенталгина и туго обвязала голову мокрым платком, после чего выудила детей из воды. Тут и выяснилось, что переодеть их решительно не во что, вся одежда безнадежно испачкана. Отправив ее в стиральную машину, усадила брата и сестру, завернутых в банные полотенца, на тахту, во взбуровленную постель. Кто бы знал, как мне хотелось упасть туда же, забить на все, забыться сном!.. Но — какой там… Стала собирать раскиданные по ковру вещи, ломая без того больную голову вопросом, во что бы обрядить ребятишек. Ничего более подходящего, чем футболки, не нашлось.
— Не надену! Не надену! — запрыгала Ксюша.
— Вя-я-я, — в унисон с сестрой раскрыл варежку пацанчик, утонувший во взрослой майке.
— Ну и ходи голой!
— А ты сама некрасивая, и одежда у тебя некрасивая, — показала мне язык мелкая вредина.
— Много ты понимаешь в красоте! — Я подхватила Артема и усиленно затрясла, но он почему-то не желал замолкать.
— Понимаю! Понимаю! И моя мамочка понимает. Она сказала, что в таких платьях, как у тебя, даже на помойку бы не вышла.
— Лучше бы мамочка сказала тебе, что старшим хамить нельзя, вот это действительно некрасиво.
— А что такое не хамить? — искренне удивилась девочка.
— Ва-а-уу! — протяжно подвывал малыш, у которого, наверное, от питания землей разболелся живот.
— Противный, — оценила его поведение жестокосердая Ксения.
— Зато ты очень приятная… — Покачивая Артема, я свободной рукой схватилась за лоб. Боль, несмотря на пенталгин, сделалась совсем уже невыносимой. — Господи, да дадите ли вы мне покоя, наконец, или замучаете до смерти?
— Не господи, а ос-споди, — поправила меня Лялькина дочь.
— Брысь! — ощетинилась я и удалилась с мальчиком на кухню, чтобы только не видеть невоспитанное чадо.
Конечно, надо бы приготовить обед, но как, из чего? Одной рукой и картошку не почистишь… Раскрыв мусорный мешок, достала выброшенный сгоряча бульонный кубик «Кнорр», наскребла там же лапши и сварила подобие похлебки, в которую накрошила остатки колбасы. Такая примитивная еда все же лучше, чем совсем никакой… Ребятишки на сей раз не заставили себя долго упрашивать, уплетали суп с хлебом за милую душу; даже оголодавший Азиз от хлеба не отказался, накинулся коршуном.
После трапезы я не смогла отказать себе в удовольствии растянуться на тахте. Ну и пусть в комнате кавардак, успеется… Мои глаза слипались, а неугомонным детям было хоть бы хны: Темыч ползал по мне, как муравьишка, а Ксюха смотрела телевизор, звук которого сильно действовал мне на нервы.
— Выключи, а? Я вам сказку расскажу.
— Нет, не выключу! Не выключу!
— Ну и не надо! — Я отвернулась к стене и подобно ее матери накрыла голову подушкой.
Уже задремывая, подумала: интересно, что искала Ольга в моей квартире? Зачем учинила разгром?.. Э-эх, лучше бы я не думала о дурном на сон грядущий — образ жены любовника с настойчивостью рока преследовал меня и по ту сторону яви. Мерещился прищур ее загнутых, пушистых от туши ресниц, злой изгиб тонких губ, слышался язвительный смех: «Сергей тебе не достанется, не надейся!» — «Ты ничего не знаешь о наших отношениях!» — спорила я, огорченная Лялькиной самонадеянностью, а она возражала: «Это ты ничего не знаешь. Тобой пользуются, как памперсом, и выкидывают! Пользуются и выкидывают!» Внезапно голос соперницы стих и сама она сникла, склонила голову. Светлые волосы заслонили лицо. А когда я их откинула, увидела кровь, заливавшую лоб, преувеличенно алую на фоне мертвенно-бледной кожи. Лик напоминал фарфоровую венецианскую маску, которую я видела на стене в комнате Ксении. Вместо выпуклых прозрачных глаз — темные провалы, в прорези неживого рта — ни единого зуба. Жуть!.. Я очнулась в холодном поту, сама не своя от страха. В комнате сгустились вечерние сумерки. Дети спали, а я терла глаза, размышляя, к чему приснился подобный кошмар? Неужели с Ольгой что-то стряслось?..
Как будто собираясь дать ответ, зазвенел мобильный телефон. Где же он? Должен быть в сумке, а сумка, скорее всего, в прихожей. В темноте я с трудом добралась туда, споткнувшись сначала о пылесос, выкаченный на середину комнаты, затем о прочие раскиданные вещи. Едва нашла мобильник, как сигнал смолк, зато пробудился Тема и испуганно мяукнул.
— Иду-иду, не плачь, — отозвалась я, пытаясь нащупать выключатель в коридоре. В слабом свете пробралась к тахте, прижала к себе малыша-худыша, ощущая, как взволнованно колотится его крохотное сердечко. Неужели и ребенку снилось страшное?.. Погладила мягкие кудряшки, коснулась губами его виска и сказала: — Не бойся, лапушка. Я с тобой, я тебя не брошу.
— А меня? Меня бросишь, да? — взревновала Ксюша.
— Никогда! Ни за что! — Притянула и ее к себе. — Бедные вы мои кукушата…
Телефон зазвенел снова.
— Катя? Катенька! Добрый вечер. Оч-чень рад вас слышать, — приветствовал меня бодрый мужской бас. — Сейчас уже без пятнадцати семь. Я звоню из агентства… Узнал вот, что вы отпросились домой. И правильно сделали! Готовитесь, марафет наводите? — То был Владимир Иванович, мой объятый огнедышащей страстью покупатель.
— Да как вам сказать… Не то что готовлюсь, обстоятельства несколько изменились… В общем, ни в ресторан, ни в клуб я не пойду.
— Как?! Вы же обещали! — возмутился бобер.
— Ничего я не обещала… Нет, то есть я хочу пойти с вами, но не могу! — Выкручиваться и изворачиваться, как назвал мои неумелые потуги на художественное вранье Евгений Павлович, надоело. Решила резать правду-матку: — Понимаете, мне не с кем оставить детей.
— У вас есть детишки? Так это же замечательно! И сколько их, если не секрет?
— Не секрет, двое.
— А муж?
— Что — муж?
— Ну, муж-то у вас имеется?
— Был, да сплыл. Но при чем тут это?
— Как же ни при чем? Это круто меняет дело, — возликовал пес Барбос. — Абсолютно другой коленкор!
