Скажи, что любишь - Маргарита Дюжева
— Да, я вроде все сказал, — Кирилл неуверенно ведет плечами.
А в меня будто бес вселяется:
— У меня еще один вопрос. Очень он меня занимает. Почему все твои телки с такими губищами? В этом какой-то сакральный смысл, или это твой личный фетиш? Чтобы причмокивать было чем.
Кажется, мне удалось немного его смутить, потому что у Смолина вытягивается физиономия. Он нехотя выдает:
— Наверное, потому что так они точно не похожи на тебя.
Не знаю, как реагировать на последнее признание, поэтому отворачиваюсь к окну и смотрю на пешеходов, спешащих по своим делам. Я надеюсь, что у них все хорошо, и их в этот момент не бомбит так же сильно, как меня.
— Кир, скажи, — хриплю, — для чего ты завел весь этот разговор?
— Не хочу, чтобы между нами оставалась недосказанность. Если начинать общение заново, то с чистого листа.
— Думаешь, мне полегчало, после таких откровений.
Смолин качает головой:
— Уверен, что нет. Прости.
— За что ты просишь прощения, Кир? За то, что сейчас сказал или за то, что делал раньше?
— За все. Я много ошибок сделал, и то, где мы сейчас оказались – результат моих действий.
Представляю, как сложно ему было это сказать. Как сильно пришлось наступить себе на горло, чтобы признать свою вину.
Наверное, мне должно было полегчать после извинений. Узел в груди должен был ослабнуть, изо все мест вылезти солнечные ромашки и счастье, как цунами, смыть меня к чертовой бабушке.
Наверное…
Но нет.
Я снова смотрю в окно, пытаясь разобраться со своими ощущениями. Дрожу, как кролик в загоне с волком, все четче и четче осознавая истину:
— Знаешь, Кирилл, я сейчас в одном убедилась. Решение с тобой развестись – было самым правильным в моей жизни, — оборачиваюсь к нему, — и я ни за что, никогда не сунусь в эту западню второй раз.
Взгляд Смолина мрачнеет.
— Никогда не говори никогда.
Я прекрасно знаю эту поговорку, но не могу представить, что должно случиться, чтобы трещина между нами заросла. Мне попросту не хватает фантазии.
— Я рада, что мы все обсудили. Не хочется враждовать с отцом своего ребенка. Уверена, что мы сможем общаться мирно. Обещаю не путаться под ногами и не мешать.
— Ты не мешаешь…
— Твоей личной жизни, — перебиваю, заканчивая свою мысль, — С губастыми или нет, но ты волен встречаться с кем угодно… Я тоже. Надеюсь, ты не забудешь об этом и не станешь вставлять палки в колеса, когда у меня появится время на личную жизнь.
Кирилла это бесит. Холодные глаза хищно узятся, я и опасный взгляд молнией стреляет в мою сторону. Я твердо смотрю в ответ.
Ничего, Смолин, проглотишь. Тебе мешал радостный блеск в глазах влюбленной в тебя девочки? Хотел приструнить? Поздравляю, ты своего добился. Теперь эта девочка сама рада избавиться от своей влюбленности. Получится это или нет – другой вопрос.
— Ты же понимаешь, что я не отступлю, — спрашивает таким тоном, будто мы с ним погоду обсуждаем. Но я-то знаю, что скрывается за размеренными интонациями. Вижу по ледяным глазам, которые в этот момент ни черта не ледяные.
— А ты понимаешь, что смысла в этом нет? Ребенок — это не клей и не скотч, чтобы склеивать то, что уже сломалось. А в нашем случае то, чего и не было.
— Значит, будет, Свет, — его уверенности можно позавидовать. Ни капли не сомневается в своих словах.
— Смешно.
— Поверь, смеяться – это последнее, чего мне сейчас хочется. Постоянно думаю о том, как у нас все было, и как могло быть, не включи я обиженного мальчика, и не начни «воспитательную работу» в отместку на решение родителей.
— Да никак бы не было, — криво улыбаюсь я, — ты меня не любил. Тебя заставили. Какие еще могли быть варианты? В сказку о том, что внезапно перед брачным алтарем между нами бы вспыхнула неземная любовь, и остаток жизни мы бы порхали, взявшись за руки, я не верю.
Отвожу глаза, чтобы он не понял, что раньше еще как верила. Что эта сказка была моей любимой, и я ничуть не сомневалась, что в итоге все так и будет.
— Мне жаль, что я все обломал. Но планирую исправить.
— Интересно как? — горький сарказм выплескивается наружу, — память мне сотрешь? Машину времени придумаешь?
Ловлю себя на мысли, что за этот день мы с ним говорим больше и гораздо откровеннее, чем за все время нашего убого брака. Я вообще в шоке, что мы можем говорить.
— Буду завоевывать.
— О как, — вскидываю брови, — долго воевать планируешь?
— Пока ты меня не простишь.
— Кир, хватит, пожалуйста. Ты не виноват в том, что не любил меня тогда, и не надо себя переламывать сейчас. Не любишь и ладно. Я тоже от своих чувств уже отказалась. Даже если пытать станут, ни за что не скажу, что когда-то тебя любила. Так что проехали. Давай просто подстраиваться под те обстоятельства, которые у нас есть
— Они меня не устраивают, — заявляет категорично Смолин, — есть женщина, которая мне небезразлична, чтобы не происходило между нами в прошлом. Есть ребенок. Значит, будет и все остальное.
Небезразлична…
Я не могу сдержать обреченный, пропитанный горечью смех:
— Слушай, а если кто-то из твоих уточек придет с пузом, ты ей то же самое скажешь?
Ответ звучит жестко и уверенно:
— Только тебе.
Я не знаю, чем заслужила такое особое положение, но оно меня не радует. Лучше бы Смолину было плевать на нас, лучше бы оставил в покое, потому что я не представляю, как жить дальше, если он постоянно будет рядом.
Я его боюсь. И себя боюсь. И того, что несмотря на здравый смысл, на опаленные до черноты наивные крылья, в сердце все равно пробивается надежда.
А вдруг…
Он словно читает мои мысли:
— Ты всегда будешь в приоритете, потому что ты – мать моего наследника. Или наследницы? — переводит на меня вопросительный взгляд, а я только жму плечами:
— Кто ж его знает. Так сидит, что ни на одном УЗИ не смогли точно рассмотреть. Будет сюрприз.
— Сама как думаешь?
— Никак. В голове полная сумятица. Иногда просыпаюсь утром и уверена, что
