Трубадура - Дарья Волкова
Тишина уютной комнаты, укутанной, словно шалью, светом желтого абажура, внезапно лопнула как струна. И тут же натянулось, но что-то иное – между двумя собеседниками.
Кроме деда, у меня никого нет. Я обязана о нем позаботиться.
Как же вы друг друга…
– Павел Корнеевич, – с некоторым вялым изумлением услышал Степан свой голос, – я хочу просить у вас руки вашей внучки.
У Дурова изумление проявилось не вяло. Скорее бодро. Острым взглядом из-под седых бровей и поджатыми губами.
– Пожалеть изволили? Не стоит.
– Никого я не жалею. Люблю ее.
На табло включили отсчет. Не обратный – прямой. Прямее не бывает.
– И прошу у вас руки Туры.
Стёпе показалось, что еще чуть-чуть – и он встанет, положит руку на несуществующий эфес шпаги, щёлкнет невидимыми шпорами и выдаст что-то вроде: «Честь имею». Сюрреализм какой-то. При полном ощущении отсутствия вранья, что характерно.
Дуров смотрел на него и молчал. От этого, наверное, у него стали слезиться глаза. Впрочем, они у него часто слезились. Профессор резко откинулся на спинку стула и потянул в сторону древний шерстяной галстук. И тут только Стёпа осознал, как старик бледен. Это всё отсвет абажура, жёлтый, обманный!
– Не беспокойтесь! – замахал рукой Павел Корнеевич, заметив Стёпину попытку встать. – Всё в порядке! Разве что окно… Если не сложно, отворите.
Пока Стёпа воевал с рассохшейся рамой и соображал, что он, собственно, наговорил, Дуров привел себя в порядок. И даже нож поднял.
И вот статус-кво восстановлен. Двое собеседников за круглым столом в свете круглого абажура. Но атмосфера в комнате совсем иная.
Степан подлил Дурову в чашку заварки и кипятку, какое-то время смотрел, как профессор сосредоточенно пьет чай. Мысли собирал, слова выбирал. Надо же теперь новый рисунок игры подбирать.
– Павел Корнеевич, только вот какое дело тут… – Собственный неуверенный тон Степану не нравился, но как выправить – не понимал. – Мы не торопимся… с этим событием. Потому что…
– Всё прекрасно понимаю, Стёпочка!
Стёпочка. Замечательно. Теперь он уже Стёпочка. А не всё ли уже равно? Цифры на табло менялись как сумасшедшие.
– Я догадываюсь, что репутация у меня – как у пня замшелого, – продолжал Дуров. – Но я человек разумный. И понимаю, что каждое время имеет свои… внешние атрибуты. То, что было необходимым в мое время, сейчас… Да и в мое время, знаете ли… – Он махнул рукой, ничего при этом не уронив. И снова поднёс к губам чашку.
– Да не в атрибутах дело. То есть… понимаете… – Стёпка чувствовал себя окончательно запутавшимся. Не мог понять, где заканчивается правда и начинается обман. И есть ли этот обман вообще? Но потребность сказать какие-то правильные слова – знать бы только, какие! – именно здесь и сейчас была сильной. Практически непреодолимой. – Просто у меня в данное время период в жизни непростой. Знаете, есть шанс, что возьмут играть в национальную сборную.
Зачем он сказал об этом Дурову, Степан не представлял. О таких вещах надо молчать. Молчать до того момента, пока у тебя контракт будет в кармане. И нет никакой уверенности, опять же, что профессор вообще поймет, о чем речь. Он не производил впечатления человека, увлеченного каким бы то ни было видом спорта. Да и сами спортивные реалии были иными в те времена, когда Дурова это могло в принципе интересовать.
В своих предположениях Степан ошибся.
– Это потрясающая новость! – всплеснул руками Павел Корнеевич.
Степан поймал себя на том, что машинально отслеживает, что он при этом может уронить. А ничего. Всё устояло. – Это же такая честь – представлять страну на самом высоком уровне. Это то, чего вы хотели, Степан?
– Ну, в общем, да. Только это вопрос еще не решенный. Мне вот как раз сейчас… Точнее, через пару недель, надо будет показывать свою лучшую игру. Да и там потом…
– Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите! – Дуров выглядел крайне воодушевленным. Будто и в самом деле понимал. – У вас сейчас переломный момент в карьере. Я совершенно уверен, что Тура вас поддержит. И я тоже! Хотя от меня толку никакого, но уж чем могу… А свадьба и прочие формальности – это всё не к спеху, это подождет.
В этот миг Стёпка от души согласился с Артуром, что у него вместо головы мяч. Потому что понимать и оценивать происходящее он окончательно перестал. Вместо этого допил чай, убрал со стола, вымыл посуду. И даже стоически вынес рукопожатие профессора Дурова, которое в этот раз сопровождалось похлопыванием по плечу. Целовать по родственному в щеку старик не стал – и на том спасибо.
Вырубился Стёпка, едва коснувшись головой подушки.
* * *
Она приехала в чужой город. Незнакомый перрон, вокзал, который видит в первый раз. Непривычный воздух и очертания зданий. И лишь стела на площади Восстания пригвождает ее к этому месту, к этому городу, к себе. Протыкает все слои насквозь. Это ты, Тура Дурова. Ты. Ты всё это сделала. Ты вернулась. И пора платить по счетам.
Внезапная весна в городе словно смеялась над ней, пока автобус катил по Невскому. И город прихорашивался весной – ярким солнцем, прозрачностью воздуха, улыбками людей, золотом шпилей и куполов. Все оттеняло то, что она везла в себе. Господи, не расплескать бы. Довезти. И там, дома, можно лечь и умереть. Что еще остается?
Раньше были оправдания себя. Тем и занималась только, что успокаивала себя. А теперь оправданий нет. Сама, всё сама. Некому предъявить счёт, некого обвинить, даже Елена тут ни при чем. Разве что гены ее, угу.
– Вы к профессору?
Высокий широкоплечий парень распахнул перед ней знакомую дверь родного дома. Надо же, он еще и шутит.
– Можно и к нему.
– Заходи. – Степан посторонился, пропуская в прихожую. Протянул руку за сумкой, но Тура качнула головой. – Не тяжелая?
– Нет.
– Как съездила? Удачно?
Не то слово, Стёпочка. В груди зародился всхлип, и Тура поняла, что счёт на табло идет на
