Вера Колочкова - Ключи от ящика Пандоры
Ира осторожно приоткрыла дверь спальни, на цыпочках скользнула к лестнице. Из-за двери кабинета Игоря пробивался свет настольной лампы – не спит. В спальне девчонок было тихо, лишь бормотал что-то телевизор. Опять, наверное, заснули и не выключили.
Хорошо хоть посуду помыли. На кухне чистота, пахнет вкусно. Девчонки, наверное, хозяйничали. Ведь умеют же, если приспичит! Да, все умеют, вполне могут самостоятельно жить, без родительского пригляда. Материнская забота им скоро вообще без надобности будет, да и отцовская, в общем, тоже.
Фу, какие грустные, серые мысли. Давай заплачь еще, поскули жалобно – никому не нужна, мол. Нет уж, дорогая, не прячься за скулеж, детям всегда семья нужна. Рядом ли, на расстоянии ли – без разницы. Главное, чтобы папа с мамой вместе были, чтобы тыл был, оплот, общий дом! Никто не жаждет смотреть в припыленные процессом развода родительские лица, вникать в страстные эмоции, обиды и правоты. Дети – они есть дети, такова правда жизни, и ничего с этим не сделаешь. Если только по крайней необходимости…
Проглоченная таблетка ожиданий не оправдала и принесла в организм тяжкую дрему-забытье. Уснула по-настоящему только под утро, под аккомпанемент радостного чириканья птиц за окном. Все-таки – жизнь…
Разбудила мелодия мобильника. Она нашарила его на тумбочке, не глядя на дисплей, нажала кнопку включения:
– Да…
– Доброе утро, Ирочка. Не разбудил?
От удивления женщина села на постели, распахнула глаза. Какая неожиданность – Горский!
– Доброе, – прохрипела в трубку, отводя волосы от лица. – А… что случилось, Петр Яковлевич? С Игорем что-то?
– Да нет, не волнуйся! Все с ним в порядке, планерку с сотрудниками проводит. Правда, он сегодня помятый какой-то. Ты что, пилила его всю ночь?
Голос натужный, несмотря на старательный юморок. Наверное, надо что-то в пику ответить, да в голову ничего не приходит. Врасплох застал…
– Ир… А ты не могла бы со мной встретиться, а?
– Не поняла, в каком это смысле? Вы что, свидание мне пытаетесь назначить?
Вот и юморок в пику сам собой выскочил, и напрягаться не надо. Ишь, как хохотнул, словно брошенный мячик принял.
– Нет, Ирочка, что ты! Где уж мне, старому, по свиданиям таскаться. Просто поговорить с тобой надо. Обсудить кое-что. Так как насчет совместного завтрака?
– Ну что ж, если надо…
– Можешь через часок к «Тройке» подъехать? Это на Луначарского, возле сквера.
– Могу. Только не через часок, а через два.
– Идет… Я там буду ждать.
– Хорошо, Петр Яковлевич.
Ирина нажала на кнопку отбоя, потрясла головой. Что это было? Зачем она вдруг Горскому понадобилась, какие могут быть разговоры, о чем? И вдруг догадалась!
Что ж, смешно теперь звонить и отказываться – надо ехать. Тем более сама судьба послала отсрочку-передышку. Пока в чужих проблемах разбираешься, может, и о своих ненадолго забудешь. Ну, хоть на чуть-чуть…
Дом в это утро встретил ее настороженно, будто нахохлившись. Захотелось попить воды – и упала, разбилась под неловкой рукой любимая Машкина чашка, красная, с желтой смешной рожицей. Потом вдруг ветер завыл в каминной трубе, как пес по покойнику. Наверху, на чердаке, хлопнула ставня. Ирина вздрогнула от этого звука, втянула голову в плечи: явно сердился дом, выражал звуками свое неодобрение. Как живой…
Она кое-как собралась, оделась, вышла на крыльцо. День занялся сереньким, облачным. Сосны стояли угрюмые, не обласканные солнечными лучами. Даже машина завелась не сразу, решила немного покапризничать. Что ж, какое утро, такой и день…
Горский сидел за столиком на двоих в дальнем углу кафе, призывно махал ей рукой. Когда подошла, он вскочил с места, галантно подвинул ей стул.
– Чем будем завтракать, Ирочка? Тут неплохие бифштексы подают.
– Я не хочу есть, только кофе буду.
– Ну, хотя бы пирожное…
– Нет, я на диете.
– Хорошо. На диете так на диете, – улыбнулся он подошедшей официантке: – Нам два кофе, пожалуйста. И коньяку сто граммов. Нет, лучше двести.
– Вы не за рулем?
– Нет. Я пешочком. Тут от офиса недалеко. Так что могу себе позволить расслабиться, а то нервишки шалят. Всю ночь не спал, представляешь?
И глянул на нее в ожидании, будто ждал ответного вопроса – а что так, отчего не спали-то? Но она лишь пожала плечами, сочувственно улыбнувшись. Не спал и не спал, мол, мне какое дело.
– Я вот, собственно, о чем хотел поговорить… Вернее, спросить. О каком Глебе ты вчера так неоднозначно высказалась? Проясни, пожалуйста.
– Да бросьте, Петр Яковлевич, вы же помните, в каком я состоянии была. Мало ли что может сболтнуть пьяная баба!
– Не скажи! Знаешь, как говорят: что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Так что за Глеб?
– Не знаю никакого Глеба. Откуда? Я с вашей Стени близко не общаюсь.
– Ирочка, Ирочка, не умеешь ты врать. Вон, даже глазенки на меня поднять не можешь. Ладно, не напрягайся. Потому что твой ответ, каким был он ни был, уже и не так для меня глобально актуален.
– А зачем тогда спрашиваете?
– Да сам не знаю! Считай, что за последнюю соломинку цепляюсь. Хотя какая, к черту, соломинка, право слово. Знаю я этого Глеба, хорошо знаю. Где-то полгода назад с ним познакомился, Стелла мне его как двоюродного брата представила. Высокий такой блондин, молодой… В общем, как ты описала. Я поверил, что он брат. Представляешь, сразу поверил! Вообще каждому ее слову верил. Теперь и самому забавно – почему…
– Наверное, потому, что вы ее любите. А когда любишь, совсем глупым и мягкотелым становишься, не замечаешь, что у тебя под самым носом происходит.
– Да. В этом ты права, именно – не замечаешь. А пока ты ничего не замечаешь, накопление глупости и мягкотелости переваливает через критическую отметку, и потом вдруг – бац! – и по голове бьет! Со мной вчера именно так и произошло. После твоих пьяных намеков по голове ударило. Вернее, по сердцу. Такое озарение вдруг нашло. И сразу побежала картинка в голове, кадр за кадром, в ускоренном темпе. И с титрами внизу – дурак ты, Горский, старый влюбленный козел.
– Ну ладно, что уж вы так… Вовсе не старый. И не козел.
– Смешно со стороны выгляжу, да?
– Хм… Вот странно – почему мы всегда в первую очередь беспокоимся, как выглядим со стороны, смешными или нет. Как озарение найдет, сразу почему-то на других оглядываемся. А никому ведь, по сути, и дела нет.
Подошла официантка, поставила перед ними по дымящейся чашке кофе, в центр стола – пузатый графинчик с коньяком. Петр Яковлевич тут же схватился за горлышко графина, плеснул себе в бокал. Глянул на нее:
– Будешь?
– Нет.
Быстро опрокинул содержимое бокала в рот, дернулся кадык на жилистой шее. Она незаметно содрогнулась, глядя на нее: багрово-коричневая, как замшелый ствол старой сосны. Жалко, жалко его. Вон, и щеки начали наливаться багровым апоплексическим румянцем – как бы его тут, в кафе, господин кондратий не хватил!
