Моё сердце в тебе бьётся - Даша Коэн
- Иди сюда, я помогу тебе, – а когда я подошла ближе, Соболевский продолжил, едко выдавая каждое свое слово, – сейчас я сниму с тебя трусишки, Аленка. М-м-м, какие мокренькие…
- Заткнись! – зарычала я, а он в голос захохотал, планомерно облачая меня в сухую одежду.
- Готово, Княжина. Теперь идем пить чай и разбираться, что же нам делать дальше.
Но пока кипел чайник, а потом и разгорался камин в углу комнаты, я, усевшаяся в кресло-качалку, начала безбожно клевать носом.
- Хрень какая-то, – пробурчала я, – у меня тут трагедия века приключилась, а мне вдруг спать приспичило. Вот дурная баба.
- Это откат, – спокойно выдал Соболевский, расставляя на подносе мясную нарезку, какие-то контейнеры с едой и две кружки дымящегося напитка.
- Это тихий ужас, – выдала я и снова скуксилась, разглядывая как мужиковато идет мое тело в мою сторону.
А уже в следующий момент в мою руку всунули термокружку с горячим чаем, явно пахнущий чебрецом. Правда, прежде чем сделать хотя бы глоточек, я пристально уставилась в огонь и задала самый главный вопрос:
- Какой у нас план?
- Ну…на какое-то время тебе придется забыть, что ты – это ты. А мне, что я – это я. Дальше, нужно понять, как себя вести, чтобы не загреметь в дурку. И последнее, необходимо понять, что с нами случилось, чтобы отыграть все назад.
- Последнее мне нравится больше всего, – кивнула я.
- Сейчас я не способен сесть за руль, но утром мы свалим отсюда, Алён. Поняла меня? Да, а потом у нас будет целое воскресенье на «подумать». А дальше мы что-то с тобой решим.
- А…а где я буду жить, пока мы придумываем, что нам делать дальше?
- У меня, – решительно рубанул Соболевский и так пристально посмотрел мне в глаза, что я поняла – рыпаться бесполезно.
- А…а если я буду у тебя, то, где будешь ты?
Но в ответ я получила только долгий, протяжный полувздох-полустон.
- Никита? – напряглась я.
- Хороший вопрос, но…по всей видимости, жить я буду там, где до этого жила ты сама – в общежитии.
Ох, черт…
22.1
POV Алёна
В комнате после его слов воцарилась мертвая, гнетущая тишина, нарушаемая только треском дров в камине, да шумом дождя за окном. Да еще и чай был с каким-то странным вкусом бабушкиной микстуры от сердечных болезней.
- Что там? – с сомнением заглянула я в кружку и потянула носом, – Отравить меня решил под шумок? Пахнет эта бурда уж больно подозрительно.
- Она пахнет валерианой. И ты, пей, давай. Смотреть еще раз, как мое тело рыдает и бьется в истерике, я не намерен, – а потом зачем-то медленно повел указательным пальцем от запястья до локтевого сгиба моей (моей!) руки.
- Не трогай меня, – неожиданно громко рявкнула я.
Но Соболевский только поднял на меня уставшие глаза, а потом выдал:
- Алёна, если ты будешь продолжать себя вести в таком же духе, то жить будешь не у меня, а в палате, обитой поролоном. Смекаешь, о чем я? Никто не поверит, что Никита Соболевский вдруг в одночасье спятил и превратился в экзальтированную особу. Господи, Боже ты мой, руку ее потрогали! Помогите, спасите!
- Сейчас ты трогаешь руку, а потом…знаю я тебя, гад ты ползучий! Тебе лишь бы изводить меня!
- Изводить, – передразнил меня мой враг и улыбнулся, смотря на огонь в камине.
- Это все из-за тебя! Все мои беды из-за тебя, Соболевский. Если бы ты не полез мучить меня своими…этими…самыми…ну…
- Поцелуями?
- Вот, да! Хотя, нет! – встрепенулась я и поднялась на ноги, отставляя кружку с недопитым чаем, – Это были не они!
- Серьезно? – нарочито театральным жестом приложил ладонь к губам мой враг.
- Да! Это были…неважно! Но целоваться я стану с человеком, которого буду любить всем сердцем. Понятно? Тебя же я органически не перевариваю, Соболевский. Сечешь разницу? И вообще, на кой черт ты это сделал? – замерла я растерянно, а потом и вопросительно развела руки в стороны.
Минута тишины, глаза в глаза и мой враг отводит взгляд. А потом пожимает плечами, будто бы я спросила у него сущую ерунду.
- Просто так. Заткнуть тебя хотел. Или проще было огреть тебя по голове чем-то тяжелым, как считаешь?
- Заткнул? Доволен? Вот посмотри к чему привели все эти твои…э-э-э…подлые инсинуации!
- Слышь, инсинуация ты ходячая, допивай чай уже, – и почему-то в голос заржал.
Вот так – у меня горе, а ему весело. И так было всегда.
- Чего ты ржешь, дубина? – прищурилась я.
- А что мне плакать что ли? Ты вообще представляешь, как мне фортануло? – спросил и хищно облизнулся.
- Фортануло? – ошарашенно выпучила я на него глаза.
- А что бы нет? Ты прикинь, я тебя мечтал достать с детского садика, а ты все ходила с этим своим лицом «я королевишна, мне на все до звезды». И вот гляди! Ничего лучше не придумаешь, будешь теперь нон-стопом, двадцать четыре на семь рядом со своим раздражителем. Смотри не влюбись, Княжина, я тогда буду долго ржать. Как бы не помереть от передозировки потом эндорфинами.
- Ты несешь какой-то словесный понос, Соболевский, – скривилась я.
- И ничего не понос. Стерпится – слюбится. Слышала о таком? – и так довольно разулыбался, что я угрожающе сделала шаг в его сторону.
- Я не влюблюсь в тебя никогда! Никогда! Ни за что! Ясно? Я что, дура что ли? – вспыхнула я и вся содрогнулась, а потом и зачухалась, будто бы стряхивала с себя мерзких паразитов.
Таких же мерзких, как и этот шут гороховый!
- Ну, во-первых, никогда не говори «никогда» …
- А, во-вторых, заткнись, Соболевский! Иначе меня стошнит от твоих этих влажных фантазий!
- Ладно, раз тебе дурно, то пошли прогуляемся. Дождь как раз закончился. Надо забрать твои вещи до того, как в комнату вернется Нечаева.
- Блин, точно, – прикусила я подушечку большого пальца и тут же гадливо отерла рот.
- Что такое? – нахмурился парень, видя мое перекошенное лицо.
- Я дотронулась губами и зубами до твоей руки. У-у, гадость какая!
- Это не твои губы и зубы, а мои. Угомонись и пошли, – зло
