Игрок (СИ) - Гейл Александра

— Нет, мам, мне не семнадцать, чтобы спрашивать разрешения по каждому вопросу! — начинаю наступать вместо того, чтобы сесть и спокойно объяснить причину проволочки.

Я же собиралась им сказать, как только назначу день операции, а вывернулось погано, и не отмоешься теперь. Внезапно Арсений становится таким лишним… Я бы без него ни за что не приехала, и со стороны отца втягивать в наши разборки постороннего парня, который понятия не имел, чем грозит связь со мной, было подло! Но мы ведь яблочко от яблоньки. Я прячу медкарту, он играет на инстинкте самосохранения приютского мальчика. Черт, зачем я с этим Арсением вообще связалась? Будто хоть кому-то смогу объяснить, что из себя представляет моя жизнь.

И вы еще спрашиваете, почему я так одинока? Да потому что вокруг меня вечно творится хрен знает что! Видите? Я просто пару раз переспала с парнем, а вылилось, в итоге, в истерику с участием всех родственников. Ян умняшка, что не сунулся сегодня в этот зубастый капкан, подгадил, а не явился — молодец! И Адриан, сжав зубы, изучает столешницу, теребя салфетку. Он у нас вечная долбаная нейтральная Швейцария! Ждать поддержки вообще, черт возьми, неоткуда.

— Не семнадцать, но это не значит, что ты имеешь право творить черти что! — срывается мама. — Когда операция? Ты уже назначила операцию? Сколько уже прошло с приема? Сколько? А?!

Она лихорадочно листает опрометчиво захлопнутую медкарту, но руки так дрожат, что та падает на пол, и Адри — гребаный ОКР-щик (обсессивно-компульсивное расстройство — психическая болезнь, при которой у человека появляются навязчивые идеи, в том числе — стремление все разложить по местам) укладывает ее на столешницу снова, да так, будто она змеюка ядовитая. И это раздражает тоже.

— Сколько? Семь лет и триста тридцать шесть дней. И вы еще удивляетесь, почему я вам не сказала?! Уму непостижимо! — кричу, воздевая руки к нему, будто там есть ответы. Будто там, бл*ть, хоть на что-то есть ответы! — Когда операция? Двадцать третьего марта? Ты это хочешь услышать? Двадцать третьего марта. Давай, что загаживать еще один день в году, если дежурный п*здец у нас уже имеется?

Я поднимаю ладонь, чтобы с силой ударить по столу, но вовремя вспоминаю, что травмировать пальцы нельзя и просто хватаюсь за голову, рыча от отчаяния.

— На выход! Немедленно, — командует отец.

Сантино

Стены глушат слова, но не крики. Напротив меня сидит недоЯн, вокруг которого уже гора изорванных салфеток. Честно говоря, я думал, что этот тип на транках — такой спокойный и уравновешенный, на все пуговицы застегнутый, — но, видимо, ему тоже вставило. Сидим с ним на кухне, ни хрена не зная, что делать. Я бы ушел — не моя они забота, — но отчего-то хочется удостовериться, что тут никого не убьют от супергигантской семейной любви. Я серьезно, без сарказма. Только когда любят, так кричат из-за операции.

К хренам любовь, я сейчас одинок, как болтающийся в проводах бумажный змей, но это несравнимо круче, истеричной опеки. Впервые в жизни радуюсь тому, что родителей не было и не предвидится. Говорили, что мать была шлюхой и сдохла от передоза в каком-то притоне, а отца и искать бесполезно. Батькович, и ладно. Я не наврал про паспорт, по нему я Арсений Каримов. Просто Арсений Каримов. Без придуманного отчества ни о чем. П*здец перспективка: приписать имечко сперматозоиду, который тебя породил, потому что оно быть должно, потому что именно оно отличает тебя от любого другого Арсения Каримова. Фак вам, я особенный тем, что его у меня нет.

Звуки рвутся в распахнутые двери, различаю в многообразии только что-то про сердце, аорту… малозначимая информация, если учесть, что шрам я уже видел. Салфетки закончились, а крики не прекратились — напротив, грохот прибавился. Растопыренные на столешнице ладони Адриана приковывают внимание. Пальцы у него как у инопланетянки — тоже длинные и тонкие, с ногтями, отполированными до блеска — сдуреть можно. Как это сейчас называется? Метросексуал? Или еще какое из стапятисот названий разных форм женоподобности и ориентации?

— Куришь? — вдруг спрашивает.

— Да.

— Пошли.

Мы стоим на веранде. Холод дикий, улицу заметает, будто и не март на носу вовсе. Не думал, что наследничек намбер ту курит, и угадал. После первой же затяжки начинает кашлять.

Помню свою первую затяжку, не понравилось ни хрена. Тоже кашлял, отплевывался, но ублюдки на два года старше следили, чтобы докурил до конца. И выбора не было. Если бы сигарету вышвырнул, мне бы ожог на руке за разбазаривание оставили. Сам был свидетелем такого бесчинства. Эх и вопил парень, будто режут наживую. Что смешно, потом он курить начал как паровоз. Не хер фыркать, приют это вдалбливает железно. Береги каждую крошку. Все, что попало в руки, держи крепко. Может, и видать это без очков и Алекс прав, да в досье точно заглянуть не забыл.

Адриан долго смотрит на сигарету, не решаясь сделать вторую затяжку, жду, испытываю его почти. Знает, что наблюдаю. Подносит к губам, снова затягивается. Два спазма. Не такой уж и безнадежный. Не Ян, конечно, но нормальный парень. Все они нормальные. Почти даже обычные. Даром что инопланетяне.

— Раньше тут часто так было. Семь лет и триста тридцать шесть дней назад, — говорит, даже головы не повернув. — Она не ездит сюда. Я бы на ее месте тоже ненавидел отчий дом. В двенадцать ночи своего восемнадцатилетия собрала чемодан, взяла такси и к Виолетке ночевать уехала. Отец уже на следующий день ключи от новенькой квартиры отдал и права проплаченные. Сегодня впервые с тех пор порог переступила. Так слинять хотелось; чувствовал, что закончится фигово. Ян вот свалил, Ян всегда сваливает, как речь об этом заходит. Он всегда за Жен горой. Будто им с матерью мстит.

Мне ни к чему эти подробности; лучше бы не знал, но не могу, как ушами прирос, только вид делаю, что похрен.

— За что мстит?

— Их вина, а то бы давно успокоились, — говорит отрывисто. Больше ничего не скажет — чувствую такие вещи. Жаль, что вся болтливость перешла к другому братцу.

Некоторое время просто молча курим. Он затягивается неглубоко, неумело, неэффективно. Не пробирает его.

— Тебя реально Адрианом зовут? — спрашиваю.

— А тебя реально Сантино?

— Арсений. — Протягиваю руку.

— Андрей. — Пожимает. Крепко, без снисходительности, как было при встрече в дверях, а затем делает свою первую глубокую затяжку. — Думал, они помогают, — кривится.

— Помогают.

— Видимо, не сегодня. — И еще раз удивляет меня, посылая почти докуренную сигарету щелчком пальцев в темноту ночи, а затем, передернув плечами от холода, заходит на кухню снова.

Как бы ни было этому чистоплюишке, я свою сигарету докуриваю до конца, смакую. И с чувством выполненного долга отправляю бычок в полет на инопланетную землю. Какой же кайф. Чудной я, наверное. Вернувшись на кухню, обнаруживаю, что Адриан читает медкарту. Гребаную медкарту, которая, как ядерная бомба, выжгла нах*р всё вокруг.