Валентина Мельникова - Стихийное бедствие
Словно в ответ на ее слова, сильнейший подземный толчок заставил их ухватиться друг за друга. На улице послышались отчаянные крики, дико заржала лошадь, залаяли собаки.
Вслед за подземным толчком новый снаряд разорвался неподалеку и почти сразу еще несколько. Едкий дым заполнил камеру. Ксения закашлялась, и Максим посоветовал ей прикрыть рот краем футболки.
Затем попытался встать на ноги и тут же очутился на полу, то ли от слабости, то ли от нового толчка. Ксения схватила его за руку и притянула к себе. Некоторое время они молчали, думая об одном: что делать, если снаряд угодит в здание или если оно развалится от участившихся подземных ударов… — конечно, если сами останутся живы.
Следующая серия взрывов и толчков произошла одновременно и разметала их по разным углам каменного мешка. Максим почувствовал себя мышью в барабане — он был совершенно оглушен, и звуки некоторое время доносились словно через толстый-толстый слой ваты. Он медленно, с трудом встал на ноги, помотал очумело головой и прислонился к стене. Ксения в своем углу застонала и села, обхватив голову руками. Максим заметил тонкую струйку крови, бежавшую по ее щеке. Ему показалось, что он бросился к ней со всех ног, но полтора метра, разделявшие их, показались ему бесконечными. И когда опустился рядом с ней на колени и обнял ее дрожащие плечи, спину его покрывал липкий пот, а ноги дрожали от напряжения.
— Максим. — Она обхватила его руками и прильнула к нему. — Максимушка"! Мы сейчас умрем?
И неожиданно для себя он нашел губами ее рот и принялся жадно целовать, не замечая, что с потолка сыплется сухая штукатурка, а противоположную стену прошил зигзаг широкой трещины. Наконец Максим оторвался от нее и заметил еще одну трещину, прямо над головой Ксении. Он мягко отстранил женщину от себя и толкнул стену рукой. Затем навалился на нее плечом. Но стена устояла.
Максим огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годился — с ним можно было атаковать человека, но не стену. Ксения тронула его за руку.
И он удивился ее словам. Похоже, их мысли работали в одном направлении.
— У меня в камере есть кровать. Давай попробуем ее разобрать.
То, что она назвала кроватью, представляло собой металлический каркас с сеткой из железных реек, чтобы не проваливался матрац, который валялся тут же, на полу, под обрушившейся перегородкой между камерами. Каркас был прикреплен к стене точно такими же металлическими рейками на болтах, которые частично вылетели из своих гнезд, частично проржавели, но стойко держались за камень. Минут через двадцать узники имели целый набор инструментов: два примитивных лома, два скребка из обломка железной рейки и еще нечто, названия которому не существовало, но и ему, несомненно, они тоже смогли бы найти достойное применение.
Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, Максим опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент.
Ксения трудилась рядом. Максим то и дело поглядывал на нее, втайне удивляясь ее таланту даже в этой грязи, с закопченным лицом, с перечеркнувшей щеку засохшей струйкой крови, оставаться красивой и уверенной в себе женщиной. И кажется, именно встреча с ним позволила ей избавиться от страха, подумал он с некоторой долей самодовольства. И, поймав ее взгляд, задохнулся вдруг от понимания, что не позволит ей вновь исчезнуть из его жизни, даже если с этой самой жизнью придется вдруг расстаться.
Артур Ташковский удивлялся самому себе. Несмотря ни на что, всю свою жизнь он жил как законопослушный гражданин. И никогда не задумывался, как поступать, если вдруг попадешь в беду.
Настигавшие его до недавнего времени беды, по сравнению с пытками и возможностью получить пулю в лоб, и бедами-то смешно было называть, — так, мелкие неприятности.
И хотя Артур уже сам начинал верить в образ мужественного и независимого мужчины, который создали ему за большие деньги и с подачи его литературного агента журналисты, в глубине души он понимал, что это полнейшая туфта, и ему даже хотелось проверить, что же он представляет из себя на самом деле. Но в то же время он страшился, что все его тайные сомнения окажутся правдой, и радовался, что возможности испытать себя по-настоящему по странной причине не появляются.
Презрение, которое даже не пытался скрыть от него Богуш, задело Артура за живое. Он чувствовал непомерный стыд оттого, что пытался украсть машину у людей, которые оказались вместе с ним в безвыходной ситуации, но повели себя достойно и не запаниковали.
И когда испытания все же наступили, он расправил плечи и послал Нураева к черту, пожелав ему оказаться там поскорее. И сейчас, лежа на кровати, он слушал, как за стенами тюрьмы творится нечто, похожее на ад, и с удивлением думал о том, что ничего не боится. Даже умереть… Потому что самое страшное — дикую боль и унижение — он уже пережил. И еще он чувствовал гордость за то, что смог найти в себе силы и плюнуть в лицо Нураеву прежде, чем потерял сознание.
Когда он наконец пришел в себя, то обнаружил, что лежит в чистой постели с забинтованными руками. Ташковский не знал, что произошло, и не понимал, почему не может встать. Он сделал несколько попыток приподняться, но неудачно, и сосредоточился на том новом ощущении, которое, кажется, испытывал впервые в жизни. Прошло совсем немного времени с того момента, как он понял, что должен избавиться от образа бесстрашного рыцаря, работающего на потребу толпы, когда он ради ее прихотей был вынужден ломать себя и казаться тем, кем никогда не был и не хотел казаться.
— Господи, теперь я никогда не буду бояться, — шептал он разбитыми губами и свято в это верил.
Ведь он пережил такое, что и в дурном сне не может присниться. А он, Артур Ташковский, не только пережил, но и остался человеком и впервые понял, что по-настоящему собой гордится…
Но когда начался артиллерийский обстрел, он все же испугался — не смог подавить естественную реакцию своего тела, и страх вернулся к нему вместе с мыслью о том, что бетонный потолок над ним вот-вот рухнет и очередной снаряд сметет только что обретенное им мужество.
Отверстие, которое они с таким трудом слегка расширили, было слишком узким даже для Ксении.
Максим отступил от стены, чтобы прикинуть, как действовать дальше, и только теперь осознал, что интенсивный обстрел бывшего здания КГБ и подземные толчки прекратились почти одновременно.
И хотя стрельба продолжалась, но передвинулась дальше, в северную часть города.
Он посмотрел на Ксению. Прикрыв глаза, она отдыхала, привалившись к стене. Волосы покрывал густой слой пыли вперемешку с цементом. Руки — грязные, с обломанными ногтями, все в царапинах и ссадинах. Максим понимал, что она сейчас испытывает. Его пальцы тоже кровоточили и болели, словно по ним прошлись крупным наждаком. И еще оба умирали от жажды. Ксения то и дело проводила языком по пересохшим губам, и сердце Максима болезненно сжалось. Всего несколько часов назад он ни о чем другом и не помышлял, как примерно наказать ее, заставить страдать не меньше, чем он, когда обнаружил, что его провели, как сопливого мальчишку. Но все обиды словно ветром сдуло, стоило увидеть ее лицо, склонившееся к нему, услышать ее голос… Он потряс головой. Его нынешнее состояние было сродни контузии: в голове шумело, ноги подкашивались, но все-таки оно было Несравненно лучше предыдущего. И это само по себе было неплохим знаком.
