Шеридон Смайт - Недоверчивые любовники
Итак, она права. Женщина выглядит такой знакомой, потому что…
— Это я, верно?
Остин кивнул, улыбнувшись мальчишеской, необыкновенно милой улыбкой, от которой у Кэндис сильнее забилось сердце.
Вспомнив недавний вопрос Остина о кормлении грудью, Кэндис неожиданно для себя выпалила:
— Ваша мать кормила вас грудью?
И снова повернулась к картине, чтобы скрыть вспыхнувший на щеках румянец смущения.
— Не думаю, чтобы силикон был безвреден для человеческого существа, — с горечью ответил Остин.
Еще один намек, вполне достаточный для того, чтобы захотеть узнать больше. И Кэндис отважилась задать еще один вопрос:
— Вы, похоже, не очень одобряете вашу мать, или я ошибаюсь?
—Нет.
Она ждала, что Остин продолжит, но он этого не сделал, и Кэндис мягко спросила:
— Вы хотели бы поговорить об этом?
Пальцы Остина легли Кэндис на подбородок и повернули ее лицо так, чтобы она смотрела прямо на него. Глаза у него горели.
— А вы хотели бы поговорить о вашем муже?
—Нет.
Кэндис с трудом выговорила это односложное слово — в горле у нее будто что-то застряло. И черт побери, зачем он затронул эту тему? Впрочем, он ведь не знал, что она целый год старалась не думать о Ховарде.
— Ясно. Значит, мы на равных. У обоих есть воспоминания, о которых мы предпочитаем не говорить. Разве что как-нибудь в другой раз.
Остин отпустил ее подбородок, и улыбка вернулась на его лицо с такой быстротой, что Кэндис невольно моргнула. Злой огонек, который она заметила в его глазах, исчез.
— Давайте лучше поговорим о том, почему вы разгуливаете поздним вечером без вашего телохранителя.
Кэндис удивилась сама себе. Она совершенно забыла, зачем сюда пришла. Остин нашел способ отвлечь ее. Нарочито небрежным тоном она ответила:
— Я, кажется, положила не на место несколько своих украшений и подумала, что вы могли увидеть их где-нибудь в детской. — Кэндис замолчала: судя по тому, что с лица Остина медленно сползала улыбка, она, несмотря на всю свою деликатность, допустила серьезный промах. — Я вовсе не обвиняю вас, мистер Хайд. Я просто…
— Значит, не обвиняете?
— Нет. Просто подумала, что могла обронить эти веши на пол, а вы нашли и положили куда-нибудь.
— Например, себе в карман? — предположил он, невольно повторяя слова миссис Мерриуэзер.
Кэндис снова вспыхнула — на сей раз от чувства вины, — но ничего не могла с этим поделать, как не могла прогнать жесткое выражение с лица Остина. Она вдруг почувствовала себя обиженной неизвестно по какой причине и на что и храбро встретила суровый взгляд Остина.
— Не знаю, с чего это вам взбрело в голову, я и не думала, что вы их присвоили! Нашли — да, но не украли.
Несколько долгих и напряженных секунд Кэндис боялась, что он поверит худшему. Однако Остин вздохнул и взъерошил свои солнечно-золотые волосы. Кэндис облегченно вздохнула, но тут же снова надулась, когда он заговорил:
— Советую вам держать ваши хорошенькие побрякушки в сейфе. Ей очень трудно отказаться от блестящих ве-шичек.
— Ей? — Кэндис задохнулась от возмущения. — Если вы считаете миссис Мерриуэзер воровкой, то вы самым нелепым образом заблуждаетесь, мистер Хайд!
— Кажется, я просил вас называть меня Остином.
Кэндис лишилась дара речи при виде его ленивой ухмылки. Как он может оставаться таким отвратительно спокойным, обвинив бедную экономку в краже? Наконец она со всей доступной ей холодностью сказала:
— К вашему сведению, мистер Хайд, у миссис Мерриуэзер пропал медальон.
Остин кивнул, словно эта новость ничуть его не удивила.
— Он золотой? Блестящий?
Замешательство мгновенно охладило пылкое негодование Кэндис.
— Да, само собой. А откуда вам это известно?
После столь четкого описания к ней снова вернулись подозрения. Было лишь одно объяснение тому, что он так уверенно говорил о медальоне.
— Дело в том, что Люси очень любит вещи, которые сверкают или блестят. Золото, серебро. — Остин пожал плечами. — Уловили суть?
Кэндис просто взбеленилась. О, еще бы, она отлично уловила суть! Он нарочно позволил ей поверить… да это просто садизм! В жизни не встречала такого возмутительного человека!
И еще смеется!
Что ж, в этом есть что-то смешное, но куда больше ничуть не смешного; по ее мнению, мистер Хайд переступил границу. Бросив на него взгляд, который мог бы пра-жечь измазанные красками джинсы, Кэндис направилась к двери.
— Погодите! Не хотите ли мороженого?
Кэндис остановилась, грудь ее бурно вздымалась. Очень ей нужен и он сам, и его покаянный тон. Она немедленно уходит. Да, именно это ей и следует сделать. Его предложение, вероятно, еще одна глупая шутка.
— Двойное шоколадное с вафлями.
У Кэндис рот наполнился слюной. Откуда ему-то знать, что она любит именно это мороженое? Мысленно дав себе пинок, Кэндис потянулась к дверной ручке. Мистер Хайд может сам слопать свое мороженое.
— С шоколадным сиропом. Символизирует предложение мира.
Кэндис помедлила. Если он и в самом деле приносит извинения, было бы грубо ответить отказом.
Она услышала, как за спиной открылась и снова захлопнулась дверца холодильника. Вздрогнула, когда он протянул руку через ее плечо, положил ей на ладонь холодную круглую упаковку мороженого, а сверху пристроил бутылочку с сиропом. Все еще обиженная, Кэндис напомнила себе недавнее предупреждение Люка и заговорила холодно и сдержанно, не оборачиваясь. Посмотреть на Остина было бы ошибкой.
— Спасибо. Подушку и постельные принадлежности вы найдете на кушетке в детской.
— Не стоит благодарности. Если вы подождете, пока я выключу свет, я пойду вместе с вами.
Остин стоял слишком бллзко, и, несмотря на почти официальный тон, хрипловатые нотки в его голосе лишали Кэндис самообладания. Чувствуя, что ей просто необходимо глотнуть свежего воздуха, она пробормотала:
— Я подожду вас на крыльце. Здесь… очень жарко.
Ей и в самом деле сделалось жарко — как всегда в его присутствии.
— Гм, я понимаю, что вы имеете в виду, — последовало негромкое согласие.
Кэндис поспешно выскочила наружу, на прохладный, освежающий воздух, пока мороженое не начало таять от ее собственного тепла.
Глава 11
Топ-топ… Топает малыш… Вот ребенок остановился у самого края веранды на втором этаже дома.
Еще шажок-другой — и он может упасть.
Остин работал ногами как только мог, но оставался на месте.
Не имело значения, насколько быстро он бежал, сколько сил в это вкладывал, — он не приближался к малышу ближе, чем на ярд.
Пот заливал ему глаза, но он не в состоянии был поднять руки да и не хотел тратить на это время. С ужасом наблюдал он, как ребенок добрался до края, наклонился… упал.
