Рина Зелиева - Купаясь в солнечных лучах. Часть 1.
Я принесла бутылку дорогого конька, приобретенного специально для гостей. Села напротив него и уставилась выжидательно. Слава был серьезен и сосредоточен. Казалось, он и сам не знает, с чего начать. Откупорив спиртное и разлив по стаканам, он, наконец, после некоторого колебания, начал рассказ.
- С Ризом мы познакомились, когда тех, что выжили из их отряда, перевели в наше подразделение. Они как раз вернулись с какого-то задания. От их группы осталось три человека. До того, как нас направили разгребать очередную ситуацию, мы успели с ним сблизиться, стать друзьями. И о многом поговорить. Наша профессия связана с постоянным риском. Это очень важно, чтоб был кто-то, кто знает о тебе все. Ну, почти, все. Важно, хорошо узнать человека, от которого, порой, зависит твоя жизнь. Там мы все друг от друга зависим. Все связаны не на жизнь, а на смерть.
Слава замолчал, и с сосредоточенным видом разлил коньяк, протянув мне мою порцию.
- Выпей.
Я залпом осушила предложенное, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Только теперь заметив, что мои ногти впились в ладони, оставив кровавые следы.
- Когда нас направили на очередное задание, - хрипло продолжил мужчина, - Риз в самолете много о тебе рассказывал. Пророй с нежностью, иногда со злобой. Я понял, что он очень сердит на тебя. Но, тем не менее, ты для него - самый дорогой в мире человек. И еще Никита. Это ваш сын? Когда он рассказывал про мальчонку...
Слава вздохнул и опять наполнил бокалы.
- Любил он его очень. И тебя, дуру...
- П-почему любил? - дрожащими губами вымолвила я, обретя дар речи. То, что друг Ризвана говорит о нем в прошедшем времени, холодило кровь.
- Когда мы приехали на место, группу разделили. Отправили по разным точкам. Риз со своими людьми не вернулся с рейда. Их машина словила мину...
- Где он? - через несколько минут молчания мой визг пронесся по комнатам и коридорам. - Чего ты мне мозги паришь? Где Риз?
- Его нет. Его больше нет, - жестко отчеканил друг моего мужа. - Фрагменты тел, оставшиеся после взрыва, похоронили в общей могиле. Я не могу тебе сказать: где. Мы давали обязательства не разглашать информацию о нашем местонахождении и роде деятельности. Риз просил, если вдруг с ним что-то произойдет, проверить, все ли у тебя хорошо. И помочь, если нужно.
Я не знаю, сколько прошло времени, пока мы смотрели друг другу в глаза, замерев в установившейся тишине после пронесшейся бури эмоций. Вместе с тишиной установилась пустота: пустота во всем, пустота везде.
- Пойду спать. Устала, - словно со стороны услышала свой голос, поднялась...
Потом не помню. Ничего. Просто обрубило. Сейчас я есть, а потом меня нет.
Открыла глаза в своей постели. В нашей с Ризом постели. Не ощущая ничего, паря в безвоздушном пространстве, не понимая, что произошло, но смутно чувствуя, что что-то ужасное, непоправимое, то, что не должно, не имело право произойти. Не со мной. Так нельзя.
- Нет!!! - неужели это ору я?
В комнату вбежали Татьяна, Слава, Шурик, Никитка, кто-то еще... Калейдоскоп лиц, а я опять уплываю...
Если любовь - это нравственная пытка, болезненный голод, который я испытывала каждый раз, думая об Ризване, значит, Арсения я не любила. Если любовь - это нежность, мягкость, безумное физическое влечение, доверие и единение, единение тел и душ, то это то, что можно испытать только раз в жизни. Такого не бывает дважды.
Жизнь не иметь права быть со мной такой несправедливой, безжалостной и беспощадной. Не со мной, не с ним. Люто, Боже мой, как люто.
Я была равнодушна, безразлична ко всему окружающему, кроме мягкого тепла постели, и снова и снова мирно погружаясь в сон, в котором не было сновидений. Не было ничего. Я умерла. Умерла вместе с ним. Меня нет...
Я слышала чей-то голос. Дикие животные завывания, которых сама пугалась: от чистой потери, тоски и беспросветного отчаяния. Пусть они прекратятся, пусть прекратятся. И вдруг осознавала, что это я, я издаю эти звуки. И замолкала, боясь себя саму. Проваливалась в бездну, и выныривала из нее, чтобы снова выть, выть по-звериному, истошно, опустошающе. Так должно быть воет волк над телом своей убитой подруги, но у меня не было тела, такого родного, близкого, дорогого, к которому бы я смогла прикоснуться, прощаясь. Нет! Не прощаясь. Я не хочу прощаться с ним. Навсегда не хочу. Я буду рядом...
Мелькали лица. Кто-то что-то пытался до меня донести, как в тумане, пробиваются сквозь вату чье-то голоса, не разобрать.
- Подпиши, - настойчивый голос.
Шурик впихивает в мои непослушные пальцы ручку. Я чиркаю.
- Леля, ты бы поела чего, - еще звуки из-за его спины.
- Ага, поем, - слышу со стороны свой голос. - Сюда принеси.
Татьяна ставит передо мной суп, бутерброды, сок.
- Водки еще, - командую я.
Шурик, стоя у стены, разрешающе кивает, комментируя:
- Водка, водка, огуречик - вот и спился человечек.
Беззлобно отвечаю:
- Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах, - и хмуро добавляю, - исчезни.
Поймала на себе тревожный взгляд. Мой самый близкий друг, самый близкий и верный, который когда-либо у меня был, одарил меня грустной улыбкой и вышел. Отсутствие каких либо эмоций
Взяла бутылку, стакан и пошла в ванную. Хотелось забыться без снов. Без этих кошмарных снов, которые пришли на смену забвению. Риз... Его улыбка, теплый ободряющий взгляд, горячие губы, жаркие объятия. Надежный, твердый, как скала. А я его предала. Он думает, что предала. Будет думать всегда. Потому что его нет, его больше нет. И меня нет.
Кровь, куски тел, обрывки одежды, искореженный металл, вот, что преследовало меня в забытье. Я не знала, как от этого избавиться. Но знала, как соединиться с Ризом.
Осколки бутылки, брошенной в ванну, заискрились в свете лампы на эмалированной поверхности. Я подняла один из них. И посмотрела на запястье. Одно движение, и мы будем вместе.
- Кретинка, - услышала я голос Шурика за спиной и торопливо занесла руку.
Он схватил меня за кисть и вывернул ее так, что я завопила от боли, выронив осколок.
- Все. Лимит доверия исчерпан, - запыхтел Саня мне в ухо. - Ныне ты на нелегальном положении.
Нелегальное положение определялось тем, что у моей постели постоянно кто-то дежурил, кормили с ложечки, пугая уколами. Стоит отметить, что после третьей-четвертой у меня начинались желудочные спазмы. Все без толку. Желудок отвергал пищу, организм отказывался существовать. Ни укоры, ни доводы, ни плачь сына, не могли вырвать меня из летаргии. Меня уже не было. Не было желания есть, пить, говорить, открывать глаза для того, чтобы смотреть на этот ужасный мир, не было желания дышать. И жить... Жить тоже не хотелось. Зачем они пытаются продлить эту агонию?
