Людмила Белякова - Быть единственной
– Проверяю, чтобы так, – с достоинством ответила Маша, не прекращая лазанья.
«А вот и она!»
Начальник, чуть постояв рядом, удалился. Маша, пытаясь успокоиться, села и будто исподтишка, воровато взглянула на пропуск.
«Точно – Галина! Она… Змея подколодная… Ух, убила бы!»
Лицо на фотографии было красивым, продолговатым, с пухлыми, ярко накрашенными губами – даже на крошечной карточке видно, как намазалась!.
«А чего это я расстраиваюсь-то? – вдруг одернула сама себя Маша. – Еще не хватало! Когда это мне Клавка плела, что Вадичка за этой сыкухой страдает? У, весной еще!.. И ничего не было. Вранье все это. Нашим бабам только намекни – такую историю распишут!.. Чего было и чего не было. Поговорит парень с девчонкой – и все уже, «она от него аборт сделала!». Может, эта проститутка сама под Вадичку роет – это может быть, да… А он? А он одну маму любит. Он знает, что мама никогда его не выдаст».
Маша еще раз посмотрела на карточку, запомнила, что эта Галька – ведущий экономист, и сунула пропуск назад в ячейку. Как бы эти сутки проклятущие досидеть без проблем… Холодно, сыро, через щели с улицу тянуло, и двор, разъезженный машинами, тоже не внушал радости. Подремать бы, но ходят и ходят эти все…
И все же, когда после пяти вечера через проходную двинулись начальники и итээровцы, Маша услыхала хорошо запомнившийся номер и фамилию – Феоктистова. Она мелко дрожащей рукой протянула зеленому пальто пропуск, а сама жадно вцепилась взглядом в лицо за стеклом. Видно было плохо – на дворе давно стемнело, а лампочки в целях экономии везде по заводу были вкручены слабые, едва живые. Чувствуя, как открывается сам собой рот, чтобы сказать подлюке Феоктистовой что-нибудь эдакое, Маша успела заметить, что лицо у этой Гальки красивое, не похожее на широкие лица выселковских баб, продолговатое и даже зимой заметно смуглое.
Феоктистова буркнула обычное для этой ситуации «спасибо, до свидания» и удалилась во мрак за проходной.
– До свиданьица вам, – едва просипела Маша.
Раздумывать о том, выглядела ли Феоктистова виноватой и не стыдно ли ей было смотреть в глаза несчастной старухи, у которой та собиралась украсть сына, было некогда. Наработавшиеся до умопомрачения начальники всякого ранга перли на выход плотным косяком, и Маша только и успевала брать и раскладывать пропуска. К шести часам все угомонились. Маша, оставшись одна в неуютном стеклянном закутке, принялась размышлять: а может, эта гадина и не знает, что Маша – это мама парнишки, на которого она охотится? Или не узнала ее в платке и казенном ватнике? А что – может быть… Все дежурные были примерно одного, пенсионного возраста, все полные и покрывались темными, вдовьими платками.
«Может, не знает… А как же она так – на моего Вадичку глаз положила, а меня не знает? Или просто в расчет не берет? Ага… Думает, если морду намазала, ей все так и пройдет? Ну уж нет! Старшего я проворонила, а уж младшенького не отдам. Не отдам!»
Когда в заводоуправлении погасли все окна, Маша поковыляла через двор на первый этаж здания, чтобы отогреться и чуток поспать.
«Да, зря тогда, когда Володька с «этой» хороводился, я их так… Похитрее надо было бы… Познакомиться, присмотреться к этой… Да и потихоньку-полегоньку сделать что-нибудь, чтоб она сама Вовку бросила… Увидел бы, кто его по-настоящему любит, убедился!»
Но старший сын был, похоже, безвозвратно для Маши потерян, а младшего нельзя было отдавать ни под каким видом… Остаться одной в этом доме, без помощи по хозяйству… Да и бог с ним, с этим хозяйством! Сыночку бы не упустить, любимого, кровинку… Похитрее надо бы как-то».
С этой мыслью – внедриться по-шпионски в отношения сына с этой Галькой, развести их по-умному, вот это как надо! – Маша и засыпала у себя в комнате. Прежних ошибок она не допустит, нет.
И утром следующего дежурства, когда на дворе наконец похолодало и приморозило, Маша спросила у своей сменщицы, некогда открывшей ей глаза на гнусные происки Феоктистовой, – ну, как бы между прочим, показывая на пустую ячейку:
– Это ты мне про эту Гальку-то пела – будто она за моим Вадиком увивается? Феоктистова ее фамилия, что ли?
– Галечка за твоим парнем не увивается, подруга, – ехидно скривилась сменщица. – Это он уж который год по ней сохнет-засыхает. Вот это я говорила. Да это все знают…
«Одна я не знала, ага!»
– А что это – он за ней? – фыркнула Маша. – Виданное дело! Брешешь ты все!
– Да уж видано-перевидано… Одна ты, подруга, не видала. Да не нужен он ей, Вадька твой. Шофер, работяга… У нее в конторе хахалей невпроворот.
Тут дружно повалили на работу заводчане, а сменщица, почему-то невероятно довольная тем, что Машин сынок никому не нужен, пошла злорадствовать домой. Размышлять, кто на самом деле за кем бегает, Маше на время стало не с руки. Но когда в окошко прозвучало ненавистное имя, Маша встрепенулась. Феоктистова стояла перед ней в пальто с пушистым песцовым воротником и в маленькой норковой шапочке на круто завинченных каштановых кудряшках. Песец и норка, даже по отдельности, составляли недостижимую мечту большинства Машиных согражданок, а тут вот на тебе! И то и другое! Ясное дело, каким местом она это заработала… Уж, поди, не головой своей умной.
… Маша, потерявшая дар речи от гнева и возмущения, так и стояла с рукой, устремившейся к ячейкам. Феоктистова чуть снисходительно, усмехнувшись, – ну что ж с вами, беспорточными, старыми и глупыми, поделаешь! – чуть громче и отчетливее произнесла свое имя и номер пропуска.
– Да слышу я! – рыкнула Маша и дрожащими от злости руками бросила пропуск в лоток.
– Вы поосторожнее, – процедила Феоктистова, беря пропуск и отходя от закутка.
– Ты поосторожнее, – ответила Маша тихо, но так и не поняла, слышала ли ее Галька или нет, потому что за этот коротенький момент у
Машиной «стекляшки» собралась очередь недовольно бубнящих работяг, тоже хором поторапливавших Машу.
День прошел в сомнениях – а поняла ли Феоктистова, что разоблачена вчистую? – и в ожидании ее появления. Но Галька эта промелькнула мимо Маши в толпе других служащих, бурно радующихся зарплате и короткому дню – была пятница. Феоктистова, похоже, забыла утренний инцидент, положила пропуск и, не глянув на Машу, ушла. Наутро Маше ее увидеть не удастся, а жаль. Все-таки успела бы она наказать этой Гальке, чтобы оставила Вадика в покое. То, что сам Вадик ухлестывает за этой проституткой, предавая родную маму, Маша так и не поверила. Не могла, не могла…
То, как бы выспросить сына об их с Галькой шашнях, Маша так и не придумала. Их зыбко-хлипкое взаимопонимание могло быть нарушено. Хоть как-то, но сынуля-то с ней, а не с этой Галькой Феоктистовой… Фамилия-то! Вертихвостка… И если б только вертихвостка!
