Анна Смолякова - Ты — мое дыхание
Борис даже не сделал ей больно. Только сказал: «Потерпи немножко. Не бойся». Почему-то он не сомневался в том, что у нее еще никого не было. «Наверное, мужчины всегда догадываются о таких вещах», — сказала себе Поля уже потом. А тогда она просто прикоснулась губами к бьющейся жилке на его виске и прошептала: «Ничего я с тобой не боюсь, я же тебя люблю!» Он приподнялся на локтях, обнял ее за плечи и вошел в нее, сильно, уверенно и в то же время мягко. Тогда, в первый раз, она не ощутила ничего, кроме пронзительной радости от того, что они, наконец-то, по-настоящему вместе, как муж и жена. А Борька, похоже, немного расстроился, хотя и всячески пытался это скрыть.
— Ничего, — утешал он то ли ее, то ли себя. — Женщина в первый раз и не должна ничего чувствовать. Это только в романах пишут, что все удовольствия сразу… Эх, а как хочется все-таки верить романам!
Поля лежала у стенки, подвернув руку под голову, и смотрела на него с усталой нежностью. Ей о романах думать не хотелось, а хотелось просто лежать так, касаясь бедром его ноги, всю жизнь. Но короткая стрелка на будильнике неумолимо ползла к пяти часам: скоро должна была появиться с работы мама. Поэтому пришлось встать, одеться и засунуть в стиральную машину испачканную простынь.
Простились они у порога. Борис взял ее пальцы в свою руку, поднес к губам и сказал:
— Ты очень красивая!
— Не надо так говорить, — Поля мотнула головой. — Это звучит как-то… прощально.
Он усмехнулся:
— Прощально… Похоже, я уже никуда от тебя не денусь. Мне и страшно от этого, и хорошо.
Когда за Сухановым закрылась дверь, она все-таки не выдержала, выскочила на лестничную площадку и повисла на нем, целуя куда попало: в глаза, в шею, в нос. А он только ловил губами ее волосы и шептал: «Поля, Полечка…»
«Поля, Полечка…» Сон оборвался резко и без особой причины. Поля с трудом разлепила заплаканные, опухшие глаза и перевернулась на спину. Памятью о вчерашней вечерней истерике осталась только саднящая боль в висках да еще тревожный запах валериановых капель. Она помнила, как уже почти успокоилась, как Борис попытался ее обнять, и она опять зашлась после этого в полуплаче-полусмехе. Как потом он, зажимая ее голову у себя под мышкой, вливал в рот валерианку из высокого стакана. А она кричала, царапалась и требовала, чтобы ее немедленно отпустили.
Сейчас, утром, было только стыдно и противно. Сама-то она знала, что в ее поведении не было ни дешевого актерства, ни демонстративности, но Суханов наверняка понял все иначе. Стараясь не скрипнуть пружинами матраса, Поля повернулась. Борис спал на спине, неудобно запрокинув голову. Даже во сне с его лица не сходило вчерашнее выражение тревоги и злой обиды. Уголок губ подергивался часто и нервно. Она впервые пожалела, что в их квартире нет второй спальни. Хотя на последующие ночи вполне мог сгодиться и диванчик в кабинете.
Когда Поля пошевелилась, чтобы слезть с кровати, Суханов неожиданно проснулся. Открыл глаза, протянул к ней руку.
— Поля, — в голосе его совсем не чувствовалось сонливости, — иди ко мне, пожалуйста… Все у нас с тобой будет хорошо.
Она молча покачала головой и торопливо потянулась за пеньюаром.
* * *«Пока дома не задрожат, пока не будут тротуары шуршаще приторны и стары, как новоявленный Арбат», — словно заклинание, повторяла она, почти бегом поднимаясь по лестнице. Да это и было заклинание. Поля загадала: если вспомнится целиком хотя бы одна строчка из стихотворения, которое Антон читал тогда вечером, то они встретятся и не разминутся по глупой случайности. Вообще похоже было на то, что боги к ним благосклонны. Во всяком случае, до общежития на улице Добролюбова она добралась очень быстро, не попав по пути ни в одну пробку. Мимо бабушки на вахте прошла без проблем: та даже не попросила Полю оставить документы, хотя она, в изысканном бледно-сиреневом платье из воздушного шифона и туфельках на прозрачных каблучках, явно смотрелась чужой на фоне похмельно-подозрительных личностей в трико с пузырями на коленках. Немного неприятным было то, что навстречу по лестнице спускалась вчерашняя «девушка с кастрюлькой». Сегодня она была без кастрюльки, с белой кожаной сумочкой через плечо и ниточкой речного жемчуга на шее, но взгляд ее, ревнивый, яростный, ничуть не изменился. Впрочем, Поля заставила себя просто не думать о ней.
Антон оказался дома. Дверь он открыл с чрезвычайно недовольной физиономией. Но стоило ему увидеть Полю, как лицо его просветлело.
— Поля, радость моя, — он обнял ее за плечи, прижимая к себе. — Как хорошо, что я еще не успел уйти, а ведь я собирался в булочную.
— В булочную? — с улыбкой переспросила она.
— Да, в булочную, — Антон тоже неуверенно улыбнулся. — А что в этом смешного?.. В самую дальнюю булочную, за самым свежим хлебом. От соседей сбегаю. Они заколебали уже: среди бела дня какую-то спонтанную гулянку организовали, пятнадцатый раз, наверное, приходят, то за солью, то за стаканами, то за кассетами, а то и пить с собой зовут. Я почему и дверь-то открыл такой мрачный…
— Да нет, просто… В общем, когда я к тебе ехала, уже и про волю богов подумала, и про перст судьбы, и про высшую предопределенность — в смысле встретиться нам или не встретиться. А тут булочная!
— А там — вчерашняя кровать, — жарко шепнул он, кивнув в сторону окна. — Помнишь вчерашнюю кровать, лапочка?
— Это та, с панцирной сеткой, которая, как ни странно, не скрипит?
— Что же в этом странного? — Антон, по-прежнему прижимая Полю к себе, увлек ее в комнату и свободной рукой прикрыл за ее спиной дверь.
— Действительно, что? Это ведь естественно, что ложе Казановы не скрипит?.. Сколько женщин здесь было до меня и сколько еще будет после меня? — Поля произнесла это беззлобно и немного грустно. Светлая и прозрачная грусть, смешавшаяся со счастьем, плескалась в ее глазах, когда она покорно шла к постели, не размыкая рук, обвивающих шею Антона. И казалось, будто они вдвоем танцуют странный танец.
— Да какие еще женщины, прекрасная моя? О чем ты?.. Мы с тобой одни во всем мире, словно Адам и Ева. Я и думать-то ни о чем другом не могу!
Кровать все-таки скрипнула, все-таки пропела тихонечко пружинами, когда на нее опустились два тела сразу. Антон дрожащими от нетерпения пальцами принялся торопливо расстегивать серебряные пуговички, но Поля выбралась из-под него и села, прислонившись спиной к стене.
— А я могу, — она вздохнула и отвела взгляд к окну. — Могу о другом думать. Ты, наверное, скажешь: «Вот дурочка какая! Три дня знакомы, ничем, по сути дела, не связаны, а уже какая-то ревность!» Но я почему-то никак не могу выкинуть из головы ту девушку с кастрюлькой…
