Не прощай мне измену (СИ) - Анна Май
Ощущение, будто начинается приступ астмы: воздуха мало, стены давят, в груди так тесно, что хочется расстегнуть рёбра и подышать. Мы всегда общались образами, интуитивно понимали друг друга. Думала, этого достаточно. Но вдруг оказалось, что в мире есть столько важных слов, которые не выразить взглядом, не передать напряжением мельчайших мышц или прикосновением. Слова, которые нужно говорить. В голове и сердце у этой девочки их так много, а у меня — ничего, только мыльные пузыри смыслов. Тонкие, невесомые — поди поймай. Может и Тим не смог.
Ире уже неловко, а я никак не выберусь из этого водоворота. Думаю, думаю и не понимаю, как мы вообще продержались семь лет, не сказав друг другу столько необходимого. И как я раньше этого не замечала? А Тим, почему молчал он? Хотя муж-то как раз первый и высказался. Видимо, так накопилось за все эти годы, что действительно стало душно в нашем молчании.
Шмыгаю носом, стирая салфетками слезы, очень хочется выйти, чтобы прожить это знание в одиночестве, только сейчас совсем никак. Натянуто улыбаясь, объясняю окружающим, что Ира — талантище и растрогала меня описанием на русском до глубины души. Профессор довольно кивает и просит подробно всё записать, чтобы потом не забыть и тщательно перевести на немецкий. Пусть не переживает, не забудем. Я уж точно. Кажется, грант даст мне гораздо больше, чем думала.
Несколько дней мучусь этим — в голове не прекращаются диалоги. Совсем не такие, как были в тёмном марте — тогда на репите крутились одни вопросы. А сейчас наблюдаю, как мои смыслы одеваются в буквы и превращаются в слова. Это бывает ошеломительно. Когда всю жизнь учишься передавать мысли образами через фото, картины и графику, а потом, как трёхлетка, пытаешься начать связно говорить.
Я даже как-то не выдержала и позвонила маме, чтобы сказать, как они с папой мне дороги. Лучше бы сдержалась, потому что потом ещё долго уверяла родительницу, что с её дочерью всё в порядке, она здорова и трезва. Последнее подозрение — особенно обидно, они видели меня пьяной только в студенчестве, пару раз.
Попросила Иру ещё потренировать описание уже на моей работе. Дала фотографию мужа. Эта снятая в одном из наших путешествий карточка дорога мне. Тим очень редко излучает беззаботное счастье, и показалось, что я поймала такой момент. Хотелось это подтвердить чужими мнением. Особенно сейчас, когда загналась настолько, что начала сомневаться абсолютно во всём — в своей способности его понимать, в возможности выразить чувства так, чтобы понял он. Может вообще всё наше счастье — самообман. Муж же ушёл почему-то в итоге. Однако Ира всё подтвердила, приведя в большее смятение, чем было.
Марко с Томой меня потеряли даже на завтраках. Внутри происходило столько всего, что было трудно фокусироваться на чём-то внешнем. И когда наш чересчур коммуникабельный художник в пятницу вечером постучал ко мне в дверь бутылкой вина, пришлось срочно вызывать Томочку, чтобы она не без удовольствия, конечно, приняла огонь на себя.
А в выходные впервые уехала в Гамбург одна. И, бесцельно гуляя по улицам, забрела на выставку, посвящённую образу женщины, где на примерах известных картин, скульптур и фильмов можно было проследить, как менялся образ femme fatal. Я отвлеклась и расслабилась, увлёкшись экспозицией, пока не дошла до конца. Финальная работа была выполнена в виде множества мелких табличек с буквами — самые затёртые клише о женщинах на разных языках, типа “ too sexy for words” или “глупая блондинка”. Никакого изображения, только слова. Чееерт.
Снова слова. Те, что притихли во мне, сразу ожили и стали рваться в эфир. Выйдя на улицу, открыла переписку с Тимом, чтобы спросить, важно ли ему было слышать мои слова… Но испугалась, что ответит да. Как тогда жить, если вовремя не поняла и сама всё разрушила? В поезде снова открыла… и закрыла. Я раскаляюсь от этих метаний, щеки горят, голова идёт кругом, горло дерёт от невысказанного. Ближе к Берлину понимаю, что с трудом держусь на ногах и, садясь в такси, звоню Томе, чтобы встретила.
Дорогу в гостиницу не помню. Только прохладные губы Марко на лбу и щеках, пока пробовал температуру, потом мои вялые попытки вырваться, когда нёс меня на руках в номер, поил горячим, переодевал и остался на ночь. Все тело ломило, суставы выкручивало — он обнимал и гладил. Спасибо милосердному мозгу, который сжалился над бедной мной и подсунул красивую иллюзию: засыпая в объятиях чужого мужчины, я ощущала запах солнца.
Глава 42
Утром я снова горю. Будто издалека слышу голос Томочки, она почему-то по-русски ругается с Марко из-за лечения, а тот что-то спокойно ей отвечает. Сил — на донышке, не могу даже открыть глаза, будто плыву в густом белом тумане, который немного рассеивается, лишь когда дают лекарства и чай, купают и укладывают. Выныривать не хочу, потому что этот туман по-прежнему пахнет Тимом, и его глубокий голос шепчет: “Выздоравливай быстрее, маленький”.
В следующий раз открываю глаза в одиночестве. Подушка рядом примята, в ванной комнате шумит душ. Выползаю из спальни, чтобы отпустить свою “сиделку” — мне правда лучше и за ночь точно не умру. Голова отвратительно кружится, сползаю вниз по дверному откосу, дожидаясь, пока кто-то из друзей закончит водные процедуры. Снова уплываю.
— Сим-Сим, вот ты балда, зачем встала?.. — Тим тихонько ругается, сгребая в охапку и опуская на постель. Тим?!
Его руки, плечи, его голос. Трогаю ладонями — просто убедиться, что это не горячечный бред. Мокрая голова, гладкий подбородок, мята зубной пасты и терпкость лосьона после бритья. В комнате темно, но я вижу, как улыбка подсвечивает его глаза:
— Ну хоть не отбиваешься, — усмехается, — уже хорошо. Но я понял, что Марко ничего не светит. Он, кстати, теперь тоже в курсе.
Трогает лоб губами.
— Наконец-то температура упала. Привет, горячий Сим-Сим.
Укутывает меня покрывалом, сам ложится поверх него. Барахтаюсь в попытках выбраться, устаю и сипло выдавливаю вопрос:
— Откуда ты тут?
— Тшшш, не болтай. Завтра поговорим. Чаю хочешь? Или
