По любви - Юлия Резник
– Ага,– смеюсь. Ставлю перед Ниной забитую деньгами коробку. – Смотри, тут даже советские рубли есть.
Нина вытряхивает содержимое на диван.
– Это так… странно.
– Почему?
– Потому что мы жили очень бедно, Ставрос. Откуда у мамы… – замолкает, обнаружив стопку уведомлений. Читает одно, второе. Поднимает на меня растерянный взгляд. – Это алименты.
– На тебя? – туплю, а Нина кивает.
– Да… Похоже на то. А тут вот еще перевод на день рождения. И вот еще, и вот… Восемнадцать квитанций. На каждый день рождения до совершеннолетия.
На дрожащую бумажку, зажатую в ее руках, что-то капает. Раз, другой.
– Эй, ты чего, детка? Ну-ка перестань меня пугать.
Сажусь рядом, отодвигая в сторону хлам.
– Она мне никогда не говорила, что отец платил алименты. Никогда. И его подарки скрывала.
– Судя по всему, она тоже не тратила этих денег, – недоуменно пожимаю плечами.
– Вот именно! – Нина всхлипывает. – Не тратила. Хотя мы жили очень, очень скромно. Случались дни, когда нам жрать было нечего. Я так хорошо это помню, Ставрос! Девяностый ведь! Ты можешь представить, как нам тяжело приходилось вдвоем? Подгнившая картошка в мундире. Котлеты из капусты и манки… Макароны без ничего. Я в одной кофточке по три года ходила, потому что она рукава мне довязывала. А ноги у меня все время были мокрыми. Ботинки текли, а мы не могли позволить себе купить новые.
– Могли, – киваю на коробку. – Но почему-то не покупали.
– Почему-то? – взвизгивает Нина, подлетая вверх, как пружина. – Почему-то? Я тебе скажу почему! Потому что ей ее гордость была дороже. Она же этими поступками отцу в лицо кричала – нам от тебя ничего не надо! Подавись ты своими деньгами! И пофигу, что ее ребенок при этом гнилые яблоки видел по праздникам!
– Следуя твоей логике, непонятно, почему она вообще получала алименты.
– Чтобы отцу оставалось меньше денег. Это же ясно.
– Слушай, я, конечно, понимаю, что у вас были сложные отношения, но тебе не кажется, что ты немного сгущаешь?
– О, нет! Ты просто ее не знаешь. Сам не гам, и другому не дам – это очень в духе моей матери. Господи!
Нина опять падает на диван. Подтягивает к груди ноги и начинает тихо плакать, жалобно всхлипывая. А я застываю, не зная, как помочь ее детскому горю. Потому что оно реально детское. Оно оттуда… Из пыльного шкафа с воспоминаниями.
– Я ее ненавижу! Я ненавижу тебя, мама, слышишь?! Ты все у меня отняла! – Нину взрывает. Она бегает по комнате и кричит. От бессилия. Захлебываясь слезами. – Даже отца отняла. Даже отца… Что ты за человек такой? – орет в потолок. – Что она за человек такой, Ставрос? – всхлипывает.
Я могу сейчас только ее обнять. А чем еще помочь – не представляю.
– Может быть, с отцом еще не все потеряно?
– Столько лет прошло.
– Ну и что? Давай попробуем его отыскать. Вдруг он будет рад?
– А если нет?
– То мы хотя бы попробуем. И навсегда закроем для себя эту тему.
Нина судорожно сглатывает. Ведет по заплаканному лицу ладонями, стирая слезы. Поворачивается к так и не завешанному зеркалу.
– О боже. На кого я похожа!
– Ты красавица.
– Ну да, – недоверчиво кривит губы.
– Моя замученная красавица. – Пусть не верит, если не хочет. А мне она всякой нравится. Даже такой. С опухшим от слез лицом и красным носом. Хотя, конечно, было бы лучше, если бы у Нины не было причин так убиваться. Я, как оказалось, на физическом уровне не переношу, когда ей больно и плохо, а мне никак не забрать на себя эту боль.
– Твоя, Ставрос. Тут вообще без вариантов.
– Вот и славно. Разве я не везунчик, а, Лунопопая?
– Как знать. Мама бы с тобой поспорила.
– Да плевать мне на твою маму!
– Вот не надо. А то неловко выйдет-то в морге.
Черный юмор Нины заставляет улыбнуться.
– Как скажешь. А с папой что делать будем? Может, подключим Самойлова? Он быстренько нам все пробьет. Что скажешь?
– Не знаю, правда.
– Трусишь?
– Немного. Не хочу еще больше разочаровываться, если вдруг что.
Это я, конечно, могу понять. А вот пустить ситуация на самотек – вряд ли. Особенно теперь, когда я готов ухватиться за что угодно, лишь бы не утонуть. Я первым делом поручаю Самойлову по-тихому найти Нининого отца. Да, может, это неправильно – действовать за ее спиной, но так я и не собираюсь ничего такого предпринимать. Моя цель – выяснить, кто ее отец. Как старик живет, жив ли он в принципе. А как потом распорядиться этим знанием, решу. Может, там действительно такой персонаж, что Нине о нем даже знать не стоит.
После похорон настаиваю, чтобы жена взяла несколько выходных, но она ни в какую не соглашается. На работу выходим на следующий же день. Первым делом зову к себе Самойлова.
– Ну что? Успел что-нибудь нарыть?
– Вы про Зайку? Да, кое-что. Мои ребята как раз перепроверяют информацию.
– Держи в курсе.
– Конечно.
– А что по поводу слитых данных по тендеру? Вы месяц носом роете землю, а все никак?
Самойлов хмурится. Как шпион, оглядывается по сторонам, удивляя меня своим поведением.
– У меня есть кое-какое подозрение, но предупреждаю сразу. Вам оно не понравится. А у меня пока нет никаких доказательств. Просто всплыли некоторые факты.
– Какие, например?
Эсбэшник тяжело вздыхает. Ведет ладонью по стриженному почти под ноль затылку. Стрижка у Самойлова по-военному простая, хотя он уже давно сменил форму на дорогой костюм.
– Это касается Нины Васильевны.
– Вот как? Ну, что ты кота за яйца тянешь, Ренатыч, сказал «а», говори «б».
– Вы знаете, что она несколько раз в месяц обедает в Сити-Центре?
– Конечно. Я и сам там порой обедаю.
– А Нина Васильевна нет.
– Нет?
– Нет. Там несколько ресторанов на первом этаже. Но она их игнорирует. И поднимается куда-то дальше, на лифте.
– И куда? – на мгновение теряюсь.
– Вот этого я пока не знаю. Но в этом здании находятся офисы нескольких десятков компаний. Одну из которых связывают со Степановым.
Я вскидываю
