Друг моего отца (СИ) - Чер Алекс

– Да, – кивнул Теодор. – Самый близкий потомок, если учесть, что всего лишь сын… дочери… брата, – почти по складам произнёс он, давая мне время провести линии генеалогического древа.

– То есть Зверь… – я напрягся, припоминая, – якобы брат твоей матери, а ты…

– Его племянник. А брат Мартина, то есть мой дед «нагулял» его на курорте. Мать, как и дед, умерла очень рано, меня воспитывал отец и его русская жена, – отхлебнув ещё пива, продолжал он. – А мой отец – тот самый бюргер, что седьмая вода на киселе жене Романова и от которого мне достался титул маркграфа. Я рос в маленьком городке близ Боденского озера, недалеко от проданного моими предками аббатства. И понятия не имел ни о каком Ноймане и его кладе, да и о Романове не больше, пока однажды не приехал его внук.

– Это по какому же делу?

– Официально, конечно, по каким-то незначительным родственным делам бабки. А на самом деле они уже знали и про меня, и про клад. И, Зверь, конечно, приехал с ним, хотя о своём родстве пока и не заявлял, – он поковырялся в блюде с поджаренными колбасками и капустой и отложил вилку. – Вы только не поймите неправильно, всё же мне было всего десять лет. Но это была… любовь с первого взгляда, – он вздохнул. – В лучшем смысле этого слова. Для меня, рыхлого паренька из скучной немецкой глубинки, Зверь был как римский гладиатор на арене, как бог, спустившийся с Олимпа, как киногерой. Отчаянный авантюрист и благородный негодяй. Смесь смертных грехов и рыцарства в блестящих доспехах. Я не просто везде ходил за ним по пятам, я его боготворил.

Я усмехнулся. Мне ли не знать. Но с такой харизмой и талантами, как у Андрея, и можно было стать или королём, или мошенником.

– А Романов младший?

Теодор сморщился.

– Мерзкий, скользкий и очень жадный. Он всё кичился своим происхождением, дипломатическим статусом и какими-то регалиями. А в итоге сказал про меня «порешим говнюка и дело с концом». Я хорошо говорил по-русски, но по-немецки всё же лучше. И, когда случайно услышал их разговор, подумал, что неправильно понял. Я был так счастлив, когда спустя год-полтора за мной приехал Зверь и увёз. В Австрию. Лично. Только потом я понял зачем: спрятал от Романова, который не хотел ни с кем делить найденное. Потом погиб Романов. А потом… и Зверь.

Он замолчал. Стиснул зубы – на бледном худом лице играли желваки. Но всё, о чём он молчал, я и так видел. Как тяжело он переживал его смерть. Как страдал. И как… меня ненавидел. А может, ненавидит и до сих пор.

– Теодор, мне не легче, поверь.

Он поднял на меня глаза. Почти прозрачные, блестящие от слёз.

– Это я уже пережил. Хоть и не сразу. Даже не пережил, задушил. Остыл. Заставил себя смириться, поверить. Ведь он рассказывал мне о вас, как о друге, который лучше, чем он. Которому он доверял больше, чем самому себе. Я ничего не забыл. Благодаря Зверю я стал тем, кем стал. Вырос, выучился, и все свои силы и знания бросил на то, чтобы разобраться в этой истории. Вот тогда и узнал всё и даже больше.

– Выходит, все эти картины – твои?

– Да, Арман. Но вы нашли им более правильное и достойное применение. А я, не будь Зверя, и не знал бы, что у старого Ноймана припрятаны такие сокровища. Да и никто бы не знал.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что они принадлежат не мне, – вздохнул я. – Что у меня доверенность, право ими распоряжаться по своему усмотрению, возможность продать, но не более четверти по стоимости описанных активов. И всё.

– Знаю. Как и то, что в случае вашей смерти от любой, кроме естественных причин, а именно: от старости, права на все экспонаты коллекции будут на сто лет заморожены.

– Никто не сможет их даже выставлять, – кивнул я, – не то что покупать и продавать. Убивать меня никому не выгодно.

– Никому, кто знает договор, или кого интересует именно коллекция, – многозначительно качнул он головой. И мне совсем не понравился его намёк, что есть желающие по мою душу. – Или пока она принадлежат вам.

И это я тоже лучше него понимал. Что, едва подтвердится Янкино родство, и она станет приманкой для разного рода охотников. Слава богу, мы женаты! А то, что этот Теодор – настоящий наследник, так ещё лучше. Для неё.

– Мне так точно не выгодно сводить счёты, – отхлебнул он ещё пива. – И, если бы я хотел, то, поверьте, давно бы обнародовал свои находки и наследство отсудил.

– Признайся, ты побоялся, – улыбнулся я. – С этими охотницами за богатенькими буратинами столько мороки. Охмурят, женят на себе, а потом… хрясь, и наследство пополам!

– Вам виднее, – улыбнулся он в ответ.

– Или ты всё же чего-то ждал? – стал я серьёзен.

– И да, и нет, – он тоже перестал улыбаться. – С одной стороны, мне всегда была важнее правда, и пока я до неё не докопался, хвалёная немецкая педантичность не позволяла мне что-то предпринять.

– А с другой? – нетерпеливо побарабанил я пальцами по столу, но он словно специально тянул. Допил пиво. Попросил принести ещё. Я от «повторить» отказался.

– А с другой, – выдохнул он. – Мне не понравилась эта правда. Как и весь холокост, история преследования и массового уничтожения еврейского народа, и то, что мой прадед был нацистом, скупающим за бесценок работы у нуждающихся, находящихся в бедственном положении людей, чтобы потом нажиться на этом.

– Тогда мы похожи, Теодор, – развёл руками я. – Поверь, ради бабла и наживы, чем бы оно ни было: картинами, не картинами, сколько бы ни стоило, я бы не то что не выстрелил, я бы и пальцем не пошевелил.

– Хочется верить, – вздохнул он. – Даже нет. Я верю. Для человека, которого застрелили внезапно, Зверь слишком хорошо подготовился, и сильно заранее, вам не кажется? Он предусмотрел практически всё. Но это ведь не значит, что его не предали.

– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурился я, остро почувствовав, что парень сказал много, но знает ещё больше. Ведь он не только восемнадцать лет по крупицам собирал то, чем сейчас, сильно, очень сильно рискуя, поделился. Но он ещё и приближённое лицо старого князя Романова. – Я чуть не забыл: ты же у нас двойной агент.

– Я сам по себе, Арман. Никто не знает то, что я рассказал вам. Даже Эбнер. И вам я тоже мог бы не говорить, – он глянул на оживший телефон, но не ответил.

– Но всё же сказал. Зачем?

– За тем, что вы ищете то же, что и я – правду.

– А я думал, это поручение Андрея.

– К нему я ещё даже не приступил. – Он полез в карман и достал маленький ключ с номером. – Вот его поручение. Ячейка в щвейцарском банке. Название запомните или записать?

– На память пока не жалуюсь.

Он продиктовал. А потом невольно улыбнулся, глянув в окно:

– А вот и она!

Я увидел свою девочку, вышедшую из салона.

Теодор оглянулся и встал.

– Она так похожа на отца, – качнув головой, принялся он натягивать пальто. И звучала в его голосе такая знакомая мне тоска. Андрея не вернуть, но она – его плоть и кровь, для тех, кому он был дорог, Янка не просто напоминала о нём, он в ней словно оживал.

– Ты сказал, что Андрея предали, – подавил я порыв выскочить на улицу немедленно и прижать её к себе.

– А ты видел, как она жила?

– Нет, – я качнул головой. – Но слышал.

– А я видел, – он болезненно сморщился, бросил на стол деньги и остановил меня рукой. И я зауважал его ещё больше. – Даже на моё содержание и обучение в Австрии выделили баснословную сумму. Ты думаешь, своей дочери он позволил бы так прозябать?

– Не поверишь, я думал о том же самом, – встал и я. – Ты знаешь, кто её туда отправил? Кто сжёг дом?

– Я знаю, что у поджога в её квартире тот же почерк. Так же грубо имитирован несчастный случай. И так же менты не стали особо разбираться.

– Ты и отчёты криминалистов читал?

– Конечно, Арман. Они много лет хранятся у князя. И не просто так он меня туда отправлял. Хотя, я, конечно, скорее напросился сам. Ты видел письмо, что я отдал Яне?

– Да. И оно выглядит так, словно их предал я. Что Андрей зря доверился мне, кому же ещё?