Первый и последний (СИ) - Орлова Екатерина Марковна

— Долли, там машина приехала, — негромко говорит Дина, входя на террасу.

— Уже иду.

Пока я беру свою сумку и пакую в нее ноутбук, а потом меняю домашние тапочки на удобные кеды, Дина ходит за мной по пятам, косясь на мой дорожный чемодан.

— Может, стоило дождаться Дрю? Долли, это неправильно.

— Я оставила ему записку, — ответила механическим голосом.

— Долли, он ведь любит тебя.

— Как и я его. Именно поэтому уезжаю.

Я обнимаю Дину, обещаю позвонить и уезжаю. Там, на прикроватной тумбочке кровати, которую я пока еще могу называть нашей, лежит записка. Я точно знаю, что причиню Дрю много боли словами, которые там написаны, но иначе не получится. Я предупреждала его в самом начале. И теперь мы оба убедились в том, в какой агонии можно жить, если теряешь ребенка. Если на горизонте, словно рассвет, брезжит надежда, а потом внезапно гаснет, одарив яркой вспышкой. И снова наступает ночь. Тьма, которая обволакивает душу и медленно душит ее, не позволяя рассмотреть красоту поднимающегося солнца. Потому что для меня больше никогда не будет рассвета, теперь я в этом точно уверена. Врачи запретили мне снова беременеть. Следующая попытка будет опасной для моего здоровья. Поэтому теперь мне колют противозачаточные уколы. И я сама себе пообещала, что больше не допущу такой ошибки.

Пустая. Бесполезная. Жалкое подобие женщины. Неспособная выполнить главное женское предназначение.

Слова Оливера долбятся мне в висок, высверливая в мозге очередную дыру. И сейчас я согласна с каждым его словом. Мне кажется, если бы я была способна выносить и родить ребенка, я бы так не переживала на этот счет. Но когда человека чего-то насильно лишить, он обретает именно в этом смысл жизни. Ему кажется, что без того, что у него отобрали, его жизнь будет неполноценной. И пускай до этого он даже и не думал заводить детей, после того, как услышит страшный приговор, обязательно поймет, что без них его существование лишено смысла.

Я достаю телефон, заношу номер Дрю в список заблокированных контактов. Потом убираю телефон. Достаю снова, кручу в руках, разбираю его и, открыв окно, бросаю под колеса едущего рядом автомобиля сим-карту. Так будет наверняка. Мне нельзя ему звонить или писать. Я должна отпустить его и позволить жить по-другому. Найти себе нормальную женщину и завести полноценную семью. Потому что… ну кому нужен пустой сосуд для спермы, говоря словами моего бывшего мужа.

Как только понимаю, что связь с Дрю прервана, меня сгибает пополам и я начинаю давиться рыданиями. Потому что сегодня такой день. Сегодня я потеряла все, что так сильно люблю: три месяца назад нашу малышку, а сегодня Дрю. Пытаюсь дышать чаще, потому что задыхаюсь от боли, раздирающей мою грудную клетку. Частые, короткие вдохи и выдохи. Мое богатое воображение рисует картинку того, как Дрю возвращается домой после работы и находит мою записку. Он читает ее и в панике мечется по дому под сочувственным взглядом Дины. Она будет заламывать руки и просить прощения за то, что не сообщила ему раньше. А он схватит телефон, выгонит ее из комнаты и будет пытаться дозвониться мне на ту карточку, которую уже наверняка раз тридцать переехали машины. Я поворачиваю голову назад и всматриваюсь за стекло, как будто провожаю крохотный кусочек пластика, последнее, что связывало меня с моим мужем.

Тру пустое место на пальце. Тру так сильно, как будто пытаюсь отмыть бледную полоску на слегка загорелой коже. Я знаю, что она не исчезнет еще долго. Это будет мне болезненным напоминанием о том, как несколько месяцев я была счастлива. Безоговорочно. Безусловно. Всей душой счастлива.

Как только я высаживаюсь из такси в аэропорту и иду к очереди с регистрацией на рейс до Порту, ко мне подбегает ДиДи и выхватывает чемодан из рук. Мы подходим к стойке и он начинает болтать без умолку. О том, как нас ждут, что ребята уже зарегистрировались и ждут меня у ворот, что нас ждут приключения и график расписан буквально по минутам. А я отрешенно слушаю его и даже пытаюсь вникать. А перед глазами мечущийся Дрю, который хватает себя за волосы, на его лице написано отчаяние и боль. Все это с ним сделала я. Я виновата. Как всегда.

— Купи мне сим-карту, — перебиваю я Дилана. Мой голос бесцветный и холодный.

— Что?

— Я выбросила свою. Иди купи.

— Хорошо, — растерянно отвечает ДиДи. А потом звонит его телефон. Он поднимает руку с гаджетом и я вижу на экране имя Дрю. Веселая мелодия как будто способствует вколачиванию последнего гвоздя в крышку гроба моего сердца. Потому что оно обрывается и летит куда-то вниз. Туда, откуда нет возврата.

— Сбрось звонок, — тем же голосом прошу я.

— Но это…

— Сбрось звонок! — выкрикиваю я, привлекая внимание множества пассажиров. Смотрю вокруг на заинтересованные взгляды и прошу уже тише: —Пожалуйста, ДиДи.

— Я за карточкой, — кивая, отвечает он, и тянет на экране трубку в сторону красной. Звонок прерывается и тут же повторяется, практически ставя меня на колени. — Я все сделаю, Доллс, — торопливо говорит ДиДи, а потом минуту копается в своем телефоне. — Внес в черный список.

— Спасибо, — выдавливаю я из себя.

Весь наш долгий перелет Дилан не сводит с меня встревоженного взгляда. Он пока не знает, что происходит, но нутром чувствует, что спрашивать не стоит. Он знает, что я все расскажу сама, когда буду готова. А сейчас он как будто подошел к бушующему океану и пробует воду кончиками пальцев, прикидывая, сможет ли обуздать стихию. Он не знает пока, в какую сторону меня будет штормить и куда забросит его в связи с этим. Дилан просто терпеливо выжидает, пока из меня польются слова или я хоть как-то обозначу свое настроение. Но у меня нет на это ни сил не желания. И не будет в ближайший месяц.

***

На закате солнца виноградники выглядят еще красивее. В оранжевых лучах, которые путаются в гроздях, каждая ягода сияет, как драгоценный камень, который переливается и блестит. Виноградинки напитываются этим теплом и силой, чтобы подарить миру самое изысканное вино, которое уже на следующий год будет радовать гурманов всего мира.

Мы во Франции. Это потрясающая страна с невероятными людьми и особой атмосферой. В каждом жителе этого небольшого городка есть свой шарм и изюминка. Я готова часами сидеть и слушать французскую речь. Эти их слова как будто рокочут в горле, выливаясь мягкими звуками, которые ласкают слух.

Я иду по ряду, наслаждаясь последним теплом этой осени, внимая тому, что рассказывает сын владельца виноградников и наследник этого бизнеса Пьер Сави. Интересный мужчина, преданный своей семье и делу. Обаятельный, как сам дьявол и привлекательный, как лучшие актеры мира. От него невозможно отвести взгляд и я не могу перестать его слушать. Эта его «р-р-р», которая прокатывается по нервам и заставляет мурашки бежать по коже. Не знаю, что такого есть в европейских мужчинах, но они словно с другой планеты. Как будто абсолютно другой вид человека, в базовую комплектацию которых входит умение захватывать внимание женщин и удерживать его до последней секунды.

Я увлечена Пьером. Как человеком, мужчиной. Не влюблена, нет. Хотя нет, влюблена. Но не так, как женщина любит мужчину. Я не готова броситься в его объятия, слушая байки о вечной любви. Я люблю его одержимость работой. Люблю то, насколько он предан семье и своему делу. Люблю слушать его интересные рассказы о том, как он рос среди этого великолепия. И как впервые украл у отца из-под носа бокал какого-то невероятно дорогого и редкого вина, и выпил его залпом, словно воду. Пьеру тогда было одиннадцать и он был очень хулиганистым парнем. Потом за пьяным ребенком пол ночи гонялись остальные члены семьи. А он спрятался в своем убежище среди виноградников и уснул. Нашли его только под утро.

— Ох, и досталось мне тогда, — качая головой произносит Пьер. — Я думал, отец отходит меня палкой, чтоб не повадно было. Но он только посмотрел на меня внимательно и спросил: «Какой вкус почувствовал?». Я тогда застыл, не зная, что ответить. Я вообще мало что почувствовал, учитывая то, как я заглотил эти пол бокала. Но потом прикрыл глаза и ответил: «Как будто пью цветы. Вкус насыщенный и сладкий, слегка терпкий, немного вяжет язык. Ощущение такое, как будто мне скоро на язык сядет пчела, чтобы опылять его».