Евгения Перова - Я все равно тебя дождусь!
– Хватит!
К счастью, у Владика зазвонил мобильник, и он ретировался, а то Вика уже не знала, как его и выставить. Тоже, ценитель живописи! Айвазовский ему понадобился! Вика все бы отдала, чтобы не видеть Владика никогда в жизни.
До «Белого дома» Марк дошел пешком – недалеко. Квартира Тамары была на третьем этаже. Жива ли она? Может, тут уже другие люди обитают? Но открыла сама Тамара. За прошедшие годы она еще больше похудела и сгорбилась, совершенно поседела. Нос почти упирался в беззубый рот, а на подбородке росла редкая седая борода. Но черные глаза смотрели все так же остро. Баба-яга, один к одному!
– Тамара Сергеевна! Это я, Марк. Помните меня? Я сын Ольги и Николая Шохиных…
Человек, стоящий на площадке этажом ниже, внимательно слушал: ага, старуха его впустила. Ладно. Он поднялся, постоял у двери, прислушался, потом осторожно открыл замок ключом, вошел и прикрыл за собой дверь – ни замок не звякнул, ни дверь, ни половица не скрипнули. Человек на цыпочках прошел по коридору на звук голосов – старуха принимала гостя в кухне. Марк сидел спиной, а бабки человек не боялся. Да она ни черта не видит и не слышит! Он спрятался за пыльной занавеской, прикрывавшей какие-то пальто, висевшие вдоль стены, и затаился. Только бы не чихнуть!
А Марк оглядывался и ужасался: боже, какая помойка! Грязь, пыль, паутина, свободного угла нет – в кухню он прошел по узенькой тропинке среди занавесок и коробок, здесь тоже все было заставлено коробками, банками, чашками, щербатыми кастрюльками и обгорелыми сковородками. Одних чайников он насчитал штук семь! На полу сидел огромный оранжевый заяц с одним глазом, а на подоконнике среди цветочных горшков с засохшими геранями прятались разномастные куклы-инвалиды: кто без руки, кто без ноги, а кто и вовсе без головы. В комнате, куда Марк успел заглянуть по дороге, было то же самое. «Кошмар! – думал он. – Нет, Тамара, конечно, всегда была не в своем уме, но чтобы дожить до такого…»
– Долго ты собирался, – сказала Тамара и закурила какие-то вонючие сигареты.
Марк предложил ей свои, она рассмотрела пачку, неловко вытянула одну, понюхала и положила ее в карман засаленного фартука.
– Да возьмите все! – Марк пожалел, что не догадался захватить ей какой-нибудь гостинец.
– И возьму! Хорошие, не это дерьмо! Чай пить будешь?
– Чай…
Марк представил, что у нее за чай, и передернулся.
– Спасибо, я только что пил на работе.
– Все равно у меня к чаю нет ничего. Я сладкого-то не ем, диабет у меня. А ты сладкое любишь, я помню. Всегда тебе пастилу приносила, маленькому…
Правда, вспомнил вдруг Марк, приносила пастилу. И зефир в шоколаде!
– Как там Олька?
– Мама… мама умерла. Больше года назад.
– Умерла? Ишь ты. И тут меня опередила! А я вот все живу, не помру никак. Олька-то молодая совсем, а померла…
– Тамара Сергеевна! Я к вам зачем пришел-то? Спросить про Айвазовского!
Человек за занавеской навострил уши.
– Помните, вы реставрировали?
– Айвазовского? Чего ж не помнить? Помню.
– И копию сделали?
– Сделала.
– Тамара Сергеевна! А где оригинал?!
Старуха вдруг захохотала, затряслась, закашлялась, утирая выступившие слезы.
– Оригина-ал? Ах-ха-ха! И кто же это такой умный? Кто обнаружил?
– Я, случайно.
– И как это ты?
– Да по холсту догадался.
– Молодец!
– Так где подлинник-то, Тамара Сергеевна?
– Где! Ольке отдала! Я ж не дура. Она тебе не сказала?
– Нет, мама ничего не говорила!
– Так спроси! Я хотела по-другому, но раз сам догадался, ладно. Пусть сейчас отдаст. Спроси у Ольки-то!
Марк открыл было рот, но понял: она уже забыла, что «Олька» умерла!
– Правда отдали? А может, тут у вас где-нибудь, а?
– Говорю, Ольке отдала.
Человек за занавеской дождался ухода Марка, потом, когда старуха ушла в комнату, осторожно выбрался, спустился этажом ниже и вошел в квартиру, располагавшуюся как раз под старухиной. Достал мобильник, набрал номер и спросил:
– Ты в музее? Шохин сейчас должен вернуться. Если пойдет к Никаноровой, послушай там, о чем говорить будут. Да повнимательней.
Он ни на секунду не поверил старухе – еще чего, так и отдаст она кому-то эдакую ценность! Наверняка у нее зарыто где-нибудь среди хлама. Человек поморщился – дело ему предстояло неприятное. Он надел резиновые перчатки и вернулся в квартиру Тамары – та спала не раздевшись. Скорчилась на диване среди тряпья. «Да она и так еле жива, – подумал он. – Никто и не спохватится. Ладно, делать так делать». Человек достал из кармана шприц с прозрачной жидкостью, снял наконечник, спустил воздух и не очень ловко, но решительно всадил шприц бабке в бедро. Та не пошевелилась, но через какое-то время захрипела. Потом затихла. Человек включил свет и стал методично обыскивать захламленную квартиру, стараясь не сильно шуметь.
Марк же поверил Тамаре сразу. Мама вполне могла не знать, что именно оставила ей Тамара, а для той, одержимой манией преследования, ничего безопаснее дома Шохиных не было. Сколько раз она прибегала к ним «спасаться» – ей все казалось, что соседи по коммуналке строят ей козни…
По коммуналке!
Да это же отец и устроил Тамаре квартиру в «Белом доме», вспомнил Шохин. Как это он все позабыл? В детстве Марк ужасно боялся «тетю Тому», хотя та называла его цыпленком и приносила сладости, – уж больно громко она говорила, много ругалась и страшно дымила сигаретами… Марк удивился, что подозрительная Тамара пустила его в квартиру. Провожая, она вышла на площадку, придержала за рукав и поманила пальцем – он наклонился, и Тамара хриплым шепотом сказала:
– Он думает, ему достанется! Черта лысого!
– О ком это вы, Тамара Сергеевна?
– О ком! Сам знаешь! Ходит тут, вынюхивает, думает, не знаю, что ему надо!
Марк ушел, вздыхая: опять она за свое! Но, уже подходя к музею, вдруг приостановился, задумавшись, – что-то там такое было у Тамары странное… То, чего быть не должно.
Вика видела в окно, как Марк вернулся, но до мастерской так и не добрался. Зашел в главное здание, через некоторое время вышел с Александрой, они покурили на лавочке, и Марк уехал. Вика вздохнула. Она так ждала его! Обещал же, что все образуется! А ведь ей показалось, когда поцеловала его ладонь, что…
А Марк задумчиво бродил по своему дому – где же это может быть? Постоял, любуясь, перед портретом матери: «Мама, помоги мне! Пожалуйста!» Потом пошел в ее комнату – уже прошло больше года, а он все никак не мог себя заставить тут разобраться. Да и зачем? Пусть все останется, как было при ней. Осмотрелся, заглянул в один шкаф, другой, оглядел стеллаж. Придвинул стул, влез, кое-что достал, посмотрел. Усмехнувшись, покачал головой: ну, Тамара! А ведь он было поверил. Надо будет завтра зайти к ней еще раз.
