Татьяна Алюшина - Девушка с проблемами
Но у нее началась другая жизнь!
Захватывающая, интересная. Саша занималась самым любимым делом в жизни!
У Саши был чудесный, замечательный руководитель, друг отца, Герман Александрович Кохнер. Гений, академик, гигант!
И Санька ухнула головой в науку, еще сильнее отгораживаясь от людей и реальности.
Папа гордился ею необычайно, брал с собой на разные научные сборища, еще студенткой, что было не принято и негласно запрещено. Но папа не обращал внимания на шушуканье и недовольные, осуждающие взгляды — он понимал Сашкины возможности и стремления как ученого. За эти самые лучшие в ее жизни годы они сблизились с отцом и стали неразлейвода — везде вместе!
Наверное, ей нельзя было быть такой счастливой!
Несчастья повалились, словно прорвалось что-то на небесах.
Наука стремительно нищала, умирала. От полноценной работы оставалось все меньше и меньше, как и от заработков. Решался вопрос о принятии папы в академики, но…
Папа, папа, папочка заболел раком!
И все!
Вся жизнь Александры сломалась и разлетелась на куски.
Папа как-то сразу тяжело слег, требовались дорогостоящие лекарства, уход, хорошая клиника, а ничего этого не было! Звание академика папе забыли дать, не до того было Академии наук, заработков Александры и тех денег, что начисляли папе, катастрофически не хватало. Санька надрывалась: читала лекции, подрабатывала, как могла, писала статьи свои и за деньги халявщикам от науки — все без толку — гроши!
Зато прибавилось еще одной заботой: мамины истерики и требования. Никаких таких «денег нет» она не понимала!
«Их может не быть на что угодно: на вас обоих с отцом, ваши лекарства, врачей, на твое метро — но только не на меня!»
По инерции «идеальная» Сашка отказывала себе вообще во всем и отдавала все, что могла, маме.
— Это что?! — возмущалась мама, рассматривая купюры. — Ты называешь это деньгами?!
И, окатив Саньку презрительным высокомерием, царственно выплывала из комнаты. Теперь такая сцена повторялась регулярно.
Александре пришлось продать любимую, замечательную дачу в Малаховке. Папе становилось все хуже, лекарства стоили каких-то космически нереальных денег, а их не было!
— Что ты натворила?! — кричала на нее мама. — Где я, по-твоему, должна отдыхать?!
Сашка ответила ей мысленно где!
К этому времени она уже научилась материться, про себя, конечно, и… и ненавидела мать!
Темной, мутной, илистой волной из глубин Сашкиной души поднялась эта ненависть. Ненависть и брезгливость какая-то, а также ясное осознание, что за человек ее мать. Сашка этой ненависти боялась, ужасалась самой себе, не понимая, как можно ненавидеть свою родную мать. Хорошо хоть виделись они редко из-за Сашкиной работы на износ и безвылазного сидения в больнице возле отца, это ее спасало от дурных мыслей.
А потом умер папа.
И с ним умерла вся Сашкина прежняя жизнь, не оставив никакой надежды на будущее, поделившись лишь безнадегой!
Она теперь жила в иной реальности — с мамой, с нищенским существованием на свою ученую зарплату и бесконечными мамиными требованиями обеспечить ее соответствующим образом, скорее всего по-царски.
И с дневниками. Папиными.
Чувствуя близкую смерть, он рассказал Саше, где в его кабинете находится коробка с дневниками, и попросил:
— Потом прочитаешь. А когда прочитаешь, прошу тебя, доченька: прости меня.
И плакал долго, держа Сашку за руку ослабевшей, худой, обтянутой пергаментной истончившейся пожелтевшей кожей ладонью.
Сашка испугалась этого «прости!» и неизбежного «потом».
«Потом» случилось очень быстро после того разговора — через двадцать два дня. Она похоронила папу и что-то в самой себе, что-то очень важное, определяющее, закидали влажными комьями земли могильщики вместе с папиным гробом.
Одним майским поздним вечером она узнала, что именно похоронила в себе.
Она возвращалась поздно, после десяти вечера домой. Саша подрабатывала репетиторством, готовила одного мальчика к поступлению в институт, естественно на химический факультет. Жил мальчик со своими родителями на окраине Москвы, на дорогу в один конец она тратила по часу.
Был май, радостный, предвещающий лето, с молодой яркой листвой, неожиданно теплыми вечерами, грянувшими после затянувшихся дождей, как мажорный аккорд. Ничего этого Александра не видела, не замечала, находясь в постоянном состоянии усталости, с какого-то времени ставшей такой привычной, что она на нее не обращала внимания, как на давно запущенную болезнь, — болит и болит, привыкаешь и не замечаешь.
Сашка тащила тяжелые сумки с продуктами, которые купила в далеком спальном районе на оптовом рынке, она всегда их там брала, два раза в неделю, когда ездила к ученику, там было намного дешевле, чем в ближайших к дому магазинах в центре Москвы, где они проживали с мамой. Сумки оттягивали руки, Саша останавливалась, передыхала, разминала ладони и, подхватив свой драгоценный бытовой груз, шла дальше.
Так бы и прошла, но остановилась в очередной раз, отдыхая. Посмотрела по сторонам и увидела мужчину, сидящего прямо на тротуаре, вытянув ноги, опершись спиной о стену дома и низко опустив голову на грудь. И редкие прохожие старательно его обходили, неодобрительно, презрительно косясь. А Санька вот не обошла, ничего, по обыкновению, не замечая от усталости, остановилась передохнуть в полуметре от его вытянутых ног.
«Пьяный», — подумала сразу первое приходящее на ум. Саша пригляделась повнимательнее. Может, он и был пьяным, но не алкаш, не бомж, это точно — одет весьма прилично, а при внимательном рассмотрении оказалось, что и дорого. А еще он плакал.
Здоровый такой мужик, лет около сорока пяти, дорого одетый, сидит в центре Москвы на тротуаре и плачет — ничего себе сюжетик!
И Сашку что-то зацепило.
Она волоком подтащила сумки к нему поближе, чтоб кто-нибудь, проходя мимо, ненароком не спер ее полумесячную зарплату в продуктовом эквиваленте, присела на корточки возле него и спросила — больше настороженно, чем участливо, с надеждой на его отрицательный ответ:
— Вам плохо?
Он медленно поднял голову, посмотрел на нее заплаканными, покрасневшими глазами, удивился.
«Сейчас пошлет!» — подумала Сашка.
— Очень, — признался он.
— Вызвать «Скорую»? — обрадовалась она простому логическому объяснению такого сидения на асфальте.
— Нет.
— У вас случилось что-то? — теперь расстроилась она, поняв, что он не болен и даже не пьян. Выпивший наверняка, запашок-то был, но не пьян точно!
— Мне очень плохо, тошно так, что не продохнуть!
